В вещах Смерти царил полный бардак. Как он в них разбирается — ума не приложу, тем более что хорошей памятью, как я заметил, колдун не отличался. Ну что же, больше шансов, что он не сразу заметит пропажу. На меня снизошло мировое спокойствие; все было настолько плохо, что хуже просто некуда, а потому бояться не осталось сил. Перед глазами как живая стояла картинка: Смерть сидит за черным столом и перекладывает с одной стороны на другую странные вещички: ракушку, полую трубочку с перьями, зажигалку…
Я, конечно же, не смогу вызвать заклинание так, как делают это колдуны. Но на артефакте должен остаться след магии, а значит, пламя будет хоть чуточку, да волшебным. Надеюсь, потому что больше надеяться не на что. Про то, как я едва не прикончил одним артефактом сам себя, вспоминать не хотелось.
В голове суматошно тикали секунды. Не знаю, сколько прошло времени, когда среди прочего хлама я наконец отыскал старую поцарапанную зажигалку; сердце бешено заколотилось, руки задрожали, и я едва заставил себя распихать вещи обратно (то есть раскидать, как было), и пулей вылетел наружу, к свету.
Навстречу бросилась Крапива.
— Ты что, ненормальный?! — ахнула она, увидев зажигалку.
— Я потом верну, — честно пообещал я. — Смерть не разозлится.
Если не узнает.
Губы друидки задрожали и внезапно растянулись в улыбке; она быстро сжала меня в объятиях и столь же быстро шагнула назад.
Через зеленую изгородь просочился яркий свет, и там, куда падали солнечные лучи, дым таял. У птиц включили звук, и комки перьев заголосили как резаные. Мы переглянулись и поспешили к своим местам. Утро началось.
Исчезновение Кактуса первыми обнаружили его соседи по палатке. Друид оставил вещи, но забрал алебарду, и потому эти добрые люди сразу пошли проверять, жив ли я, а потом уже подняли тревогу.
Часовые клялись, что мимо них и мышь не пробегала, друиды обшаривали окрестности, Клен ходил бледный, как Смерть, Крапива бегала за ним, а Смерть спал. Я уныло жевал завтрак, глядя в одну точку и иногда забывая донести ложку до рта. Хотелось спать, но встречаться с Дэном — еще меньше.
Замкомандира колебался: лес скрыл все следы и молчал, как ниморский генерал на допросе у черных магов. Реньевцы не могли задерживаться на поиски: их звали долг, цель и Древо, тем более никто не знал, как далеко и куда ушел друид. Силком его не тащили — либо он отправился в путь добровольно, либо зачарованный магией леса. И тогда единственный выход — как можно быстрее добраться до Древа и потребовать ответа у хозяина Леса. Это мне уже изложили другие добрые люди, по понятным им одним причинам решившие, что мы с Кактусом когда-то успели стать лучшими друзьями.
Солнце поднималось все выше, птицы гомонили все громче и доорались до того, что разбудили Черную Смерть. Измученный звуками живой природы, колдун еле-еле выполз из палатки, с отвращением посмотрел на суету, едва не отправился досыпать, но потом схватился за голову и мрачно встал у ограды, кровожадно наблюдая за весело скачущими по веткам пташками.
Еда застряла в горле. Я отставил тарелку, глубоко вздохнул, посмотрел на мир — мир был прекрасен, покидать его не хотелось — и понял, что если промедлю еще минуту, то сдамся и во всем признаюсь.
Колдун попытался прожечь во мне две дырки, но я все равно дошел, вот только все заготовленные фразы разом вылетели из головы.
— Договор, — только и сказал я, загораживаясь этим словом, как щитом.
Смерть молчал. В черных глазах не отражалось ничего; только сконцентрированная ненависть.
Дайте мне кафельный гроб. За что он так меня ненавидит?
— Я должен идти к Древу, — сказал я прямо в лицо колдуну. В голове нарастала звенящая пустота; в ней пропали и слова, и все мысли.
Смерть молчал. Прямо у него над ухом уже давно отчаянно пиликала маленькая птичка; не добившись никакого отклика, она слетела пониже, еще ниже и опустилась колдуну на плечо, разразившись торжествующей трелью.
Смерть резко сгреб ее одной рукой и, не отводя взгляда, сжал пальцы, сминая птицу в кулаке.
Я попятился.
Колдун разочарованно скривился и брезгливо швырнул на землю мятый белый цветок.
— Командир?
Я едва не завопил от радости, увидев подошедшего Клена. Друид приветственно кивнул и сообщил, обращаясь к начальству:
— Один из наших людей, Кактус, пропал.
— Ну и что? — раздраженно буркнул Смерть и прошел мимо друида, оттолкнув его с дороги. — Мы выступаем. Немедленно.
Клен зло посмотрел ему вслед и обернулся ко мне:
— Лоза, ты ничего не знаешь?
Я поежился под чужим пронзительным взглядом.
— Если бы Кактус отправился с алебардой по мою душу, то я был бы уже мертв.
— Он очень беспокоил меня в последнее время, — признался друид. — Постоянно говорил о демонах… Надо было оставить его в городе.
Он печально покачал головой, больше ничего не сказав, и отправился подгонять остальных.
Настроение укатилось в глубокий минус. Клен ничего мне плохого не сделал, наоборот — пусть даже и собирался стереть память — и оттого, что я убил, пусть и случайно, его лучшего друга, да еще скрывал это, на душе было мерзко.
А природа казалась на диво благостна. Солнце грело тепло и мягко, по лазурному небу бежали легкие облачка, у дороги расстилались цветочные поля. Смерть сделал первый шаг (калитка упала и больше не поднялась), и множество цветов взлетело в воздух, превратившись в прекрасных бабочек, и переливающимся роем закружились вокруг колдуна, приветствуя гостя… вспыхнули и упали на землю, выслав дорожку обгорелыми крылышками. Смерть мстительно прошелся поверху.
Ниморскому Лесу давно пора понять, что черного мага он задобрит только в том случае, если сам подожжет себя с четырех сторон.
Чем дальше мы шли на запад, тем плотнее становилась серая пелена у горизонта. Небо затянуло тучами; ветер дунул прохладой и мелкой моросью. Все это напомнило мне болота, а я отныне и заочно не любил все, что хоть чем-то связано с болотами.
— Кактус бы сказал, что это я своим демоническим колдовством мешаю достигнуть цели, — я прикусил язык. Целительница, как-то незаметно вновь оказавшаяся рядом, только вздохнула. — Здесь всегда так сыро?
— Да нет, обычно так же солнечно, — рассеянно отозвалась она.
— Осень.
— Ну да, осень…
На границе тумана показался серый изящный силуэт, расширяющийся кверху. Скоро мы приблизились достаточно, чтобы я мог разглядеть большую, в рост человека чашу на тонкой ножке и резьбой по ободку. Из треснувшей стенки сосуда на землю лилась тонкая струйка чистой воды и по выложенному бирюзовой мозаикой руслу ручьем утекала дальше.
