Им пришлось спуститься к началу лестницы и начать медленный, трудный подъем, и одолеть его. А наверху их ждала распахнутая дверь и на пороге хмурый человек, закутанный в меховой плащ. Он подал каждому из них руку, помогая преодолеть последние ступени и выбраться на узкую каменную площадку. И только Тахин помотал головой и не принял руки. Хозяин башни посмотрел в его глаза и кивнул.
— Не мне, — сказал он.
И широким взмахом руки пригласил их в башню.
— Я знаю, зачем вы пришли. Но прежде всего вы трое спуститесь вниз. Горячая вода и сухая одежда, а после — сытный ужин и теплые постели. И ни слова о деле до завтрашнего утра. Вот дверь, вот лестница, факелы горят, вода кипит. У меня нет слуг, послужите друг другу по-братски.
— А ты, тебе нужно другое, — сказал он, обращаясь к Тахину. — Оставь беспокойство о твоих спутниках и отдохни. Все вы здесь в безопасности — до утра.
— А что за беда нагрянет утром? — спросил Тахин, едва шевеля бледными губами. Они дошли, и теперь силы оставляли его.
— Утром твои спутники захотят торговаться с Судьбой, и тут я ни за что не ручаюсь.
— В чем же опасность?
— В том, что выбор за ними. Тот, кто не видит дальше десяти шагов, — как ему выбирать на распутье.
— А они на распутье?
— Здесь все на распутье. Оставь это. Всегда и везде человек на распутье, даже не зная. Глаза у тебя закрываются и ноги тебя не держат, ты бледен, твой огонь едва дышит. Оставь заботы. Нет у меня для тебя ничего мягче камней моего очага. Ложись и спи. Этот огонь вернет тебе силы. Твой путь еще долог и цель твоя из тех, что недостижимы.
— Ошибаешься, Ткач. У меня нет цели и нет пути, кроме пути моих друзей.
— Ошибаешься, Пламень. У тебя есть цель, и ты ее знаешь, и она тебе желанна.
— Она недостижима.
— Я так и сказал. Ложись здесь. Твои спутники разумны и не затаят обиды, если ты не сядешь за трапезу с ними. Вот твое омовение, трапеза и ложе. Спи.
И едва голова в тускло-медных спутанных кудрях опустилась на камни очага, едва сомкнулись блеснувшие новым золотом ресницы, едва огонь коснулся зарумянившейся щеки, Ткач подхватил пальцами завившуюся, заигравшую бликами прядь и скрутил, и помял, как бы примериваясь к пряже. Покачал головой. Глаза его опустели, налились иным, отдаленным светом.
— Ты увидишь больше, чем могут увидеть глаза, и ослепнешь, и красота сожжет в тебе то, чего не одолело пламя. Останется то, что неодолимо. Спи. Это еще далеко.
И выпустил прядь, и сунул в рот обожженные пальцы.
Когда Дэнеш, Эртхиа, У Тхэ вошли наверх, они увидели огромный зал, высокие стены которого увешаны коврами всех видов, какие бывают на свете, и войлочными кошмами в крючковатых узорах, и густыми ворсистыми, и мохнатыми беспорядочной пестроты, и жесткими тугими из грубой шерсти, и составленными из кусочков меха, и даже циновками, какие делают в стране Ы. Посреди зала жарко пылал огонь. Тахин свернулся, положив голову на камни, обрамлявшие круглый очаг, концы волос, сильно отросшие за время пути, терялись в пламени, ладони, сложенные под виском, щека, веки и лоб отсвечивали золотым.
Ткач вышел из-за высокого огня. Теперь они могли разглядеть его. У него были темно-серые глаза, яркие на белом лице, яркие от света, бушевавшего в них. Казалось, если бы этот свет вырвался, он затмил бы пламя очага. А так просто трудно было в них смотреть. Его облик не имел никаких примет возраста, и так же нельзя было сказать, насколько ткач стар, как нельзя было сказать, насколько он молод. Просто высок, угловат, узколиц. Белые волосы валились на плечи, рассыпались жесткими остроконечными прядями.
— Зовите меня — Данхнэл. А ваши имена мне известны.
Не удивляясь и не рассуждая они уселись за стол, на котором в соседстве оказались жареная дичина и печеные на углях рыбы, вареные овощи и рассыпчатый рис, пышные хлебы и тонкие лепешки, горячее вино, распускавшее ароматы семнадцати трав, и пиво в увенчанных искрящейся пеной кувшинах, миски с лесной ягодой и розовый виноград.
— Вы люди разумные и опытные, — сказал ткач, садясь с ними за стол, — вам все равно, откуда берется здесь еда, а мне недосуг объяснять. Вы ведь не в ученики пришли проситься? Я так и знал. Думаю, каждый из вас сможет найти здесь что-нибудь по вкусу.
Насытившись, они увидели три кипы отлично выделанных шкур, тканых одеял и одеял пуховых. Уходя, ткач пожелал им доброго сна и движением пальцев пригасил огонь в очаге.
И прежде чем наступило их завтра и они проснулись, все в одно и то же время, солнце раз пять или семь проплыло над башней и столько же раз ночь вывешивала над ней сверкающие сети созвездий.
— Откуда ты знаешь, зачем мы пришли?
— Сюда все приходят за этим. Я не могу прямо предупредить или предостеречь вас. Но могу рассказать вам одну историю, о чем она каждому из вас скажет, в том и будет для него предупреждение.
Вечерний Король проезжал своим путем по берегу реки, свита следовала за ним. Мельникова дочь вышла унять тоску светом первых звезд. Но ярче звезд глаза обитателей Вечерней страны.
С той поры не знала утешения мельникова дочь, пока не отважилась отыскать башню Ткача. Пришла выпросить у него такой ковер, в котором соединились бы судьбы ее и Вечернего Короля. Ткач отказал ей.
Но она не ушла, мокла и мерзла на ступенях, кричала, что лучше умрет здесь, чем вернется в отцовский дом, где ей сужден в мужья немилый.
Никто не должен умереть на этом пороге. И Ткач открыл.
— Чем заплатишь за ковер? — спросил.
— А что попросишь?
— На много ли согласна? — спросил.
— На все.
— Добро. Плату сама принесешь, после.
— Так что ты хочешь?
— Что сама принесешь, — сказал.
И соткал ей ковер.
Она вернулась в дом и вышла на берег реки, и в тот же вечер Король увез ее с собой, потому что мельникова дочь была красива.
Но утром ее нашли беспамятную на берегу, и, очнувшись, она твердила, что семь лет прожила у своего мужа, короля, во дворце.
Жених отказался от помешанной, а вскоре обнаружилось, что девица в тягости, тогда и родные выгнали ее — от позора.
На берегу реки, под ивой, разрешилась она сыном, не хватило духу утопить его, понесла к Ткачу: кто во всем виноват, кто ненастоящее счастье соткал?
Принесла и положила на пороге, и тогда вспомнила об условленной плате, и заплакала, и ушла.
— И что с ребенком? — спросил Эртхиа.
— Это я.
— А где же Ткач?
— Это я.
— А тот, прежний?
— Тебе нет нужды знать об этом.
Эртхиа тряхнул головой, помолчал. Хотел спросить, но тут его опередил Тахин.
— Но цена и теперь та же?
