– Приложиться б к тому сосуду! – хмыкнул Вал, звучно шлепнув меня по левой ягодице.
Дайн сурово сдвинул брови:
– А ты, тролль, и вовсе есьм тьмы порождение богомерзкое, «ибо созданы из грязи, в грязи живут и грязь потребляют!» – начертано в свитках пророческих. Прочь от дверей храма, паскудник!
Тролль послал его недалеко, как говорится, рукой подать, но маршрут святому отцу не понравился.
– Богохульник! – возопил он, отшатываясь и обдавая Вала дымной струей из кадила.
– Зато, иббла, не упырь, – осклабился тролль.
Дверь захлопнулась перед нашими носами. Лён остался внутри, мы – снаружи.
– Вампир-вампир, а лучше всех устроился, – забросив руку за спину, Вал поскреб свою лопатку, глянул искоса. – Цыпа, что-то у меня совсем с памятью плохо. У того жулика вшивого вроде бы ног не было?
– Ну, – угрюмо подтвердила я.
– А теперь башки.
– Что?! – я подскочила к ограде. Нищий сидел на том же месте. Голова лежала в шапке с подаянием. Срезана ровненько, будто под линейку.
– Что скажешь? – Вал присел на корточки, брезгливо подтолкнул пальцем голову, выкатывая ее из шапки. Собрал монетки, придирчиво вытирая каждую о замызганный рукав. – Вампир слопал паскудника, пока мы трепались с дайном! У нас за спиной!
– Это не вампир.
– Угу. Какое зверское самоубийство!
– Ну разве что вампир с гвордом, – поправилась я.
– Не похоже, – Вал небрежно нахлобучил голову на место. Покрутил-повертел, совмещая. – Гворд – колющее оружие. Трехгранное, разрывное. Одно лезвие – в шею, два – в мозг, если провернуть, выпотрошится черепушка. А у этого бдранга даже позвонки не покрошились. Я бы сказал, меч. А еще лучше – коса.
– Предлагаешь опросить жителей, не заметили ли они кого подозрительного с косой?
– В белых тапочках и черном балахоне с капюшоном? – скептически добавил тролль, отбрасывая голову.
Дверь храма распахнулась, и Лён, живой и невредимый, сбежал по ступенькам. Он особенно не торопился, видимо, обошлось без разоблачений.
– Вот леший! – только и сказал вампир, перепрыгивая через голову.
– Где тебя этот самый носил?
– Извини. Там, в храме, человек сто, теснота страшная, все трясутся, как в лихорадке, стены какими-то бумагами обклеивают, свеч зажгли с полтысячи, от ладана не продохнуть.
– Они тебя не тронули?
– Напротив, только что сапоги не лобызали! Приняли меня за странствующего рыцаря, пришли в безумный восторг, быстренько посовещались, пустили шапку по кругу и наскребли около десяти золотых мне на гонорар, – Лён гордо продемонстрировал нам еще один мешочек с мелочью. – В качестве оружия мне от всей души предложили заостренный осиновый крест и двойчатку со святой водой. Не представляю, что с ними делать, но отказываться было невежливо, я взял и то и другое. А вот это действительно может пригодиться. На, держи.
Пока Вал жадно пил из двойчатки, я внимательно осмотрела филигранный серебряный браслет с частым вкраплением черных бусинок агата, поблескивавших, словно крысиные глаза.
– Там чьи-то мощи на алтаре лежали, кости, обрывки всякие, а среди них сия занятная штучка, – пояснил Лён. – Эти ненормальные меня буквально на коленях упрашивали: «Милсдарь рыцарь, возьми, что хочешь, только угробь супостата!» Ну, я и взял. Сдается мне, ее ценность определяется не только серебром и камушками…
– Сейчас проверим, – я защелкнула браслет на запястье, и, особенно не рассчитывая на удачу, повела рукой, отыскивая энергетическую жилу. Как ни странно, я сразу же наткнулась на довольно мощный источник – место для храма выбирал профессионал. – Действует!
Мои магические возможности увеличились процентов на пятнадцать. Ума это мне не прибавило, и заклинания не стали сильнее, но теперь я могла генерировать их немного дольше.
– Тоже мне, верующие – магию отрицают, а поклоняются костям чаровника-профессионала.
– Для них это не чаровник, – хмыкнул Лён. – А какой-нибудь святой, пророк, мученик, на худой конец.
В подобных браслетиках, УМЕ-накопителях,[1] щеголяла половина Учителей, особенно практиков. У Ванедды Заславской, преподавательницы оборонной магии, они украшали не только обе руки до локтей, но и щиколотки. Без них она, как маг, никуда не годилась – собственного резерва не хватало даже на простенький телекинез. Зато мечом владела мастерски.
– Боюсь, он мне понадобиться. И очень скоро.
– Есть догадки?
– Есть уверенность. Пошли.
* * *
– Эй, вы, верующие! – Я звонко постучалась в дверь храма. – Можно вас на минутку?
– Изыди, бестия! – экзальтированно провыли изнутри.
– Это не бестия, это я, греховный сосуд! Не выйдете на минутку?
– Еще чего!
– Ладно, скажите только, где здесь ближайший сеновал?
– Спаси нас, грешных, ибо нет предела бабьему распутству!
– Мысли у вас, отче… Я, может, желаю провести ночь уединенно, в молитвах и покаянии.
Хохот, донесшийся изнутри, оскорбил меня в лучших чувствах. Придав своей руке некоторый магический вес, я пробила в храмовой двери маленькую, но симпатичную дыру. В ней немедленно возникли глаз и середка креста, украшенная сапфиром.
– Хотите, чтобы я здесь все разнесла? – строго вопросила я глаз.
– А мы подмогнем! – хихикнул тролль, выразительно постукивая кулаком правой руки по ладони левой.
– Да не волшебница она, разбойница, истинно вам глаголю! Была у них там, в банде, рыжуха эдакая! – прогремел раскатистый бас за спиной у дайна. Дверь распахнулась. – Ну чего тебе, девка, от честного люда надобно?
На пороге стоял здоровенный мужик. Черную бороду он не брил с колыбели, нижнюю рубаху с закатанными рукавами не стирал с прошлого лета и мог вспахать надел целины без помощи коня. Больше всего меня поразили его лапти. Они были такого размера, что могли служить снегоступами. С трудом оторвавшись от созерцания этой демисезонной обуви, я перевела взгляд выше… выше… выше… Представитель «честного люда» воздвигся надо мною, как матерый медведь. Усы с остатками борща и гречневой каши зловеще шевелились.
– Э… Здрасте… – я изобразила нечто вроде приветственного кивка, что в равной степени могло сойти за эпилептический припадок.
– Ну?! – проревел мужик, выпячивая богатырскую грудь.
– А что, в ваших лесах водятся разбойники? – невозмутимо поинтересовался Лён.
Мужик перевел на вампира налитые кровью глаза и расслабил мышцы, стягивавшие низкий выпуклый лоб.
– Та не, нема уже. Годов пять как нема. Леса наши нынче спокойные, ягодные.
