– А у кого я должен спрашивать?
– Не знаю. Каждому – свое. Ее может не отпустить ее семья, умершие родственники. Если бы она была тебе обещана, они бы не посмели ее задержать. Сам себе вырыл яму. Ладно. Слушай дальше. Если захочешь спать – оцарапай себя медвежьим когтем, на некоторое время это поможет. Перелет-траву спрячь в рукав, и не бойся ее смять, она не мнется, и стебель у нее не оторвется, если за него сильно тянуть. И помни – все, что тебя там окружает, не имеет никакого отношения к яви, все это сон и морок. Это не твой мир, ты можешь его видеть, и только. Маринка не могла уйти далеко, она в преддверии этого мира, только через три дня она попадет туда, где ты ее уже не найдешь. И, наверное, она ждет тебя, и тоже станет тебя искать.
Игорь вспомнил, о чем ему говорил Волох и на всякий случай спросил:
– А… мертвая вода? Вам нужна мертвая вода?
– Вообще-то, мне пока хватает. Но мертвой воды возьми, не для меня, для себя. Кто знает, что тебя там ждет. Как Калинов мост перейдешь, спустись к Смородине и набери флягу. И последнее: если сможешь перейти Калинов мост в обратную сторону, с Маринкой или без, Сивка покажет тебе нити судеб. Каждый эти нити видит по-своему, и как ты их увидишь – я не знаю. Сможешь понять, какая из них судьба твоей дочери – развяжи узелок. Душегубец этот не знал, чьи нитки узелками завязывает, а тебе придется догадываться. Развяжешь лишний узелок – судьба тебе не простит. Порвешь нитку – сам убийцей станешь. Все, больше ничего не смогу тебе рассказать. Сам думай и сам решай. Пошли.
Игорь поднялся вслед за высокой красавицей, и она вывела его на высокое крыльцо бревенчатого терема. Двор тоже непостижимым образом преобразился: под ярким солнцем на зеленой траве росли яблони, вместо забора из полугнилых кольев двор окружала живая изгородь из душистого горошка. Никаких черепов не было и в помине. У крыльца цвели сирени, а напротив стоял красавец-конь каурой масти, всхрапывал и рыл коптом землю.
– Узнаёшь своего Сивку? – спросила женщина и улыбнулась.
– А… – Игорь вгляделся, – какой же он здесь Сивка… он это… Каурка…
– Сивка, Каурка – какая разница. Садись и поезжай. В дорожной сумке фляга и веревка – назад через провал Сивка тебе не вывезет. Он проводник туда, а не обратно.
Игорь подошел к незнакомому коню, но, как только дотронулся до его шеи, так сразу понял – ничего не изменилось. Это Сивка, просто выглядеть он стал по-другому. Немного тоньше, немного выше и стройней, но это все тот же конь, спокойный, ласковый и умный. Он влез ему на спину и вопросительно глянул на красавицу: куда ехать?
– Вперед, – усмехнулась она, – и… удачи тебе, Медвежье Ухо.
Держать поводья без мизинца оказалось немного непривычно. Игорь тронул пятками бока коня, и тот рванулся вперед так, что захватило дух, перемахнул через пропасть и взвился над лесом, толкая воздух копытами с глухим ритмичным стуком.
* * *
Manet omnes una nox[6]
Латинская пословица
Смерть встретила его во всем своем торжественном безобразии. Он стоял босиком на убранном поле. Ступни кололи скошенные грязно-желтые стебли. Вместо жаркого лета, которое он ожидал увидеть, вокруг стояла промозглая осень. Ветер утробно выл, как голодный волк. Такой тоскливый, заунывный был этот вой. А по небу неслись обрывки серых туч, больше напоминающих дым пожарища. И солнца не было. Не потому, что его закрывали тучи, его просто не было. И небо, на котором нет солнца, казалось не голубым и не серым, а каким-то выцветшим, белесым. И он стоял посреди этого поля один, и видел, как Она уходит от него за горизонт, к цветущим садам и зеленым травам, согретым теплым солнцем. Холод, ветер, одиночество и тоска. Тоска, рвущая душу на куски. И хотелось завыть вместе с ветром, завыть, как волк на луну, пронзительно и горько, потому что ничто больше не помогло бы излить из себя эту тоску.
Разве не мечтал он оказаться на другом берегу Стикса? Разве не к этому стремился всю жизнь? Солнечный мир, золотой город, повернулся к нему совсем не той стороной, о которой он грезил. А главное – он пришел сюда безвозвратно.
Что толку в его силе, в его удесятеренном смертью могуществе, которое клокотало в груди? Он совершенно один. Ему некуда вылить эту силу. И никакая сила не поможет заставить Ее оглянуться.
– Ну, оглянись, – кричал он в пространство, – оглянись хотя бы раз…
Сон, мучивший его всю жизнь, обернулся реальностью, страшной и безысходной. Он чувствовал, как падает в пропасть этой безысходности, и краски вокруг него меркнут, и чернота отчаянья становится все непроглядней. На самое дно… Такое глубокое, что чернота над ним расплющит его силу в лепешку, раздавит, как червя сапогом.
И, достигнув дна, он, собрав в кулак всю волю, что еще осталась, глянул вверх и увидел над головой радужный проблеск надежды. Oenothera libertus. Медведь придет сюда за своей Маринкой. Он придет, у него для этого есть все. Если ему хватит мужества. Зачем надо было пугать его до такой степени? Теперь от смелости медведя зависит его судьба. Если медведь испугается и не пойдет к старухе, то надежды не останется вообще.
Он огляделся по сторонам: вот для чего потребуется его удесятеренная сила. Здесь, в этом мире, он может создавать химеры и сам превращаться в химеру. Он может пронзить этот мир мыслью, и увидеть всю бесконечность его слоев и измерений. И не сойти с ума. Он может.
Он стоял и пропускал через себя информационные поля, слушал трепещущий эфир, вбирал в себя его логику и выстраивал суждения. То, на что живущим он потратил бы десять лет, уложилось в голове за несколько часов.
Пусть медведь придет. Сначала – обманом, чтобы никого вокруг не потревожить. Если обманом не получится – силой, сокрушительной силой, которая клокочет в груди.
И когда Oenothera libertus окажется у него в руках, Она обернется. Она не сможет отказаться от возвращения. Пусть медведь придет!
Игорь. За Калиновым мостом
«Он проснулся, соскочил, схватился со змием биться-барахтаться»
Иван-царевич и Марфа-царевна: N 125 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева
Молочная река с красными кисельными берегами покорно легла к его ногам, расстелилась матовым белым полотенцем, и у Игоря перехватило дыхание: восторг и тоска перемешались в груди. Мир, лежащий перед ним, был прекрасен и пугал своей притягательностью.
Тонкие ветви калины, сплетенные в нежный узор, широким коромыслом перекинулись с берега на берег, и там, на другом берегу, пели птицы в зеленых дубравах, мягкая трава росла в пронизанных солнцем березовых рощах, цвели сады и прозрачные ручейки бежали сквозь широкие поляны.
