Хенгиста и его брата я различал даже издалека: великаны с длинными усами, падающими им на грудь, и волосами, развевавшимися у них за спиной, когда они проезжали вдоль рядов на своих мохнатых, коренастых лошадках. Их крики долетали даже до меня: молитвы богам, обеты, призывы, приказы все нарастали и нарастали воинственным крещендо, пока наконец с последним яростным воплем «Бей, бей, бей!» топоры взметнулись, сверкая на майском солнце, и толпа саксов ринулась вперед, на стройные ряды Амброзиевой армии.
Два войска сошлись с таким грохотом, что из Каэрконана с криком взлетела стая галок и самый воздух, казалось, раскололся. Даже отсюда, с моего удобного наблюдательного пункта, было невозможно разглядеть, как идет сражение — или, вернее, несколько завязавшихся одновременно сражений. Какое-то время казалось, что саксы с их топорами и крылатыми шлемами прорубаются в тылы войска бриттов; в следующее мгновение кучка саксов оказалась отрезана и окружена морем бриттов, а затем исчезла. Основной удар принял на себя центр войска Амброзия, потом с востока, с фланга, зашла и ударила конница Утера. Корнуэльцы под предводительством Горлойса сперва держались позади, но как только первые ряды саксов заколебались, корнуэльцы ударили слева, словно таран, и разметали строй противника. После этого на поле битвы воцарился хаос. Повсюду люди бились мелкими группками или даже один на один, врукопашную. Грохот оружия и доспехов, крики, даже, казалось, запах пота и крови возносились вверх, достигая утеса, на котором я сидел, закутавшись в плащ и наблюдая за битвой. Внизу, подо мной, переминались с ноги на ногу и ворчали оставшиеся без дела валлийцы. Потом раздался радостный вопль: часть конных саксов оторвалась от битвы и галопом понеслась в нашу сторону. В мгновение ока вершина холма опустела — я остался один на утесе, только шум битвы приблизился к подножию холма, словно прихлынувшие волны прибоя. На куст терновника рядом с моим плечом присела малиновка и запела. Это пение казалось таким нежным и беззаботным среди шума битвы! И до сего дня, когда я вспоминаю сражение при Каэрконане, мне приходит на ум песня малиновки, смешавшаяся с карканьем воронов, которые уже кружили в небе: люди говорят, что эти птицы слышат звон мечей за десять миль.
К закату все было кончено. Элдол, герцог Глостерский, стащил Хенгиста с коня под самыми стенами Каэрконана, где собирался скрыться вождь саксов, и остатки саксонского войска рассыпались и разбежались. Кое-кому удалось уйти, но большинство были убиты в горах или в узкой теснине у подножия Каэрконана. В сумерках у ворот крепости вспыхнули факелы, ворота распахнулись, и Амброзий на своем белом жеребце въехал по мосту в крепость, оставив поле битвы воронам, жрецам, священникам и похоронным командам.
Я не стал разыскивать его сразу. Пусть сперва похоронит мертвых и очистит крепость. Для меня найдется работа внизу, среди раненых. И к тому же незачем торопиться передавать ему слова матери. Сидя на майском солнце, слушая песню малиновки и шум битвы, я узнал, что матери стало хуже и ее уже нет в живых.
Я спускался вниз, пробираясь меж зарослей утесника и терна.
Валлийцы давно уже исчезли, все до одного, и лишь отдельные крики и воинственные кличи показывали, что их мелкие отряды охотятся по холмам и лесам за саксами, которым удалось бежать с поля битвы.
Внизу, на равнине, битва окончилась. Раненых уносили в Каэрконан.
По полю расползались факелы, вся равнина была заполнена огнями и дымом. Люди перекликались. До меня долетали крики и стоны раненых, временами ржание лошади, отрывистые приказы офицеров и шаги санитаров с носилками. Тут и там, держась подальше от света факелов, меж трупов поодиночке или попарно бродили люди. Видно было, как они нагибались, выпрямлялись и тут же убегали. Временами оттуда, где они останавливались, слышался вскрик, внезапный стон, иногда виднелся взблеск металла и короткий, резкий удар. Мародеры, обирающие мертвых и умирающих. Они всегда идут на несколько шагов впереди похоронных команд и санитаров. Вороны спускались на поле; я видел, как они кружат над факелами. Пара воронов присела на скалу рядом со мной, выжидая. Когда совсем стемнеет, из сырых нор под стенами замка выберутся еще и крысы — тоже поживиться мертвыми телами.
Раненых собирали быстро и споро, как делалось все в армии графа.
Когда с этим будет покончено, ворота закроют. Я решил разыскать его после того, как он управится с первыми, самыми неотложными делами. Ему, должно быть, уже сказали, что я здесь, в безопасности. Он поймет, что я в лазарете, с врачами. Поесть успею позже, а потом у меня хватит времени на то, чтобы поговорить с ним.
Проходя по полю, я видел, что санитары отделяют своих от врагов.
Мертвых саксов сваливали в кучу посреди поля — я понял, что их собираются сжечь, согласно обычаю. Рядом с растущей горой трупов стоял отряд, охраняющий блестящую груду оружия и украшений, снятых с убитых.
Убитых бриттов складывали вдоль стен рядами — для опознания. Маленькие группы людей, каждая под предводительством офицера, обходили ряды, осматривая мертвых одного за другим. Пробираясь по истоптанному полю, покрытому маслянистой грязью, воняющей кровью и слизью, я увидел среди вооруженных мертвецов, глядящих в небо, с десяток людей в лохмотьях — крестьян или изгоев с виду. Должно быть, то были мародеры, прирезанные солдатами. Один из них все еще корчился, словно раздавленный червяк, — он был наспех пришпилен к земле сломанным саксонским копьем, которое так и оставили в теле.
Поколебавшись, я подошел и склонился над ним. Он смотрел на меня — говорить он не мог, — и я видел, что он все еще надеется на помощь. Если бы его убили как следует, я просто вырвал бы копье и предоставил бы ему истечь кровью — но был более короткий путь.
Я обнажил свой кинжал, отвел в сторону плащ и аккуратно, так, чтобы хлынувшая кровь не брызнула на меня, вонзил кинжал ему в горло. Потом вытер кинжал о лохмотья убитого, выпрямился и увидел в трех шагах от себя чьи-то ледяные глаза и острие короткого меча.
По счастью, этот человек был мне знаком. Он тоже признал меня, рассмеялся и опустил меч.
— Тебе повезло! Я едва не пырнул тебя в спину.
— А обидно было бы погибнуть при попытке обокрасть этого несчастного. Что с него взять-то? — ответил я, убирая кинжал в ножны.
— Ты бы удивился, если бы увидел, что они тащат. Все, что угодно: от мозольного пластыря до порванных шнурков от сандалий. Он спрашивал про тебя, — добавил мой знакомый, кивнув в сторону крепости.
— Я иду к нему.
