— Люди, что приехали сюда с тобой… они привезли мне вести — она в Маридунуме болела, но потом поправилась, с нею все в порядке, говорили они. Это была неправда?
— Это было правдой, когда мы уезжали из Маридунума. Если бы я знал, что ее болезнь была смертельной, я не оставил бы ее.
— Была смертельной?
— Да, господин мой.
Он помолчал, глядя вниз, на раненого, но не видя его. Раненый заворочался; скоро он очнется, и к нему вернутся боль, и вонь, и страх смерти…
— Не выйти ли нам на воздух? — сказал я. — Я уже управился. К этому человеку я кого-нибудь пошлю.
— Да. Оденься, ночь холодная.
И, не двигаясь с места:
— Когда она умерла?
— Сегодня, на закате.
Он вскинул голову, глаза его сузились, всматриваясь, потом кивнул, принимая мою весть, махнул рукой, чтобы я шел за ним. Идя к выходу, он спросил:
— Думаешь, она знала?
— Да.
— Ничего не просила передать?
— Напрямую — ничего. Только сказала: «Когда мы встретимся снова, у нас будет достаточно времени». Она ведь христианка. Они верят, что…
— Я знаю, что у них за вера.
Снаружи послышался какой-то шум, голос офицера рявкнул пару команд, раздался топот ног. Амброзий застыл, прислушиваясь. Кто-то бежал к нам.
— Поговорим после, Мерлин. Тебе есть о чем мне рассказать. Но сперва надо отправить дух Хенгиста к его праотцам. Идем.
Мертвых саксов свалили на огромной куче дров и залили маслом и смолой. На вершине этой пирамиды, на помосте, наскоро сколоченном из досок, лежал Хенгист.
Как Амброзию удалось помешать им ограбить его, понятия не имею, но его не ограбили. На груди Хенгиста лежал его щит, а по правую руку — меч. Разрубленную шею скрыли широким кожаным воротником, какой иные солдаты используют вместо бармицы.
Тело Хенгиста от шеи до ног было укрыто плащом, и багряные складки ниспадали на неструганые доски.
В дрова сунули несколько факелов, и занялось алчное пламя. Ночь была тихая, и дым восходил вверх большим черным столпом, подсвеченным снизу алым огнем.
Края плаща Хенгиста занялись, почернели, свернулись, а потом дым и пламя взметнулись вверх и скрыли его. Поленья трещали, словно удары бича. По мере того как бревна прогорали и оседали, потные и почерневшие от сажи люди подбегали к костру, чтобы подбросить еще дров.
Мы стояли довольно далеко от костра, но даже здесь было очень жарко, и тошнотворная вонь горящей смолы и паленого мяса расползалась в сыром ночном воздухе. За спинами кольца зрителей, освещенных пламенем костра, по полю боя все еще бродили люди с факелами и слышался стук лопат — то рыли могилы павшим бриттам. А над ослепительным пламенем костра и черными вершинами далеких холмов висела майская луна, почти невидимая за дымом.
— Что ты видишь? — спросил Амброзий.
Я вздрогнул от неожиданности и с удивлением посмотрел на него.
— Вижу?
— Что видишь в пламени, Мерлин-пророк?
— Ничего, кроме горящих мертвецов.
— Тогда смотри получше! Куда делся Окта?
Я рассмеялся.
— Откуда мне знать?
Но он даже не улыбнулся.
— Смотри еще! Скажи, куда делся Окта. И Эоза. Где они окопаются и станут ждать меня? И как скоро?
— Я же говорил тебе, что не могу увидеть что-то по своему выбору. Если будет воля бога, это явится: в пламени или в непроглядной ночи, неслышно, как стрела из засады. Я не могу сам найти лучника; все, на что я способен, — это обнажить грудь и ждать, когда стрела прилетит.
— Так сделай же это! — воскликнул он сурово и упрямо, и я понял, что он не шутит. — Ведь увидел ты то, что хотел Вортигерн!
— Ты уверен, что он хотел именно этого? Чтобы я предрек ему его смерть? Господин мой, я ведь даже не знал, что говорю! Наверно, Горлойс рассказал тебе, что там было, — ведь я и сейчас не смог бы рассказать об этом сам. Я не знаю ни когда это придет, ни когда оно оставит меня.
— Но сегодня ты узнал о Ниниане и без помощи огня или тьмы…
— Это правда. Но не могу сказать, как это вышло, — не более, чем то, что я предрек Вортигерну.
— Люди зовут тебя Вортигерновым пророком! Ты предрек нам победу, и мы победили — и здесь, и в Доварде. Люди верят в тебя. И я тоже. Разве не хотелось бы тебе сменить титул на Амброзиева пророка?
— Господин мой, я готов принять любой титул, какой тебе будет угодно мне предложить. Но это идет не от меня. Я не могу призвать его, но знаю, что, если это важно, оно придет само, я тебе скажу, не беспокойся. И готов служить тебе. Ну а насчет Окты и Эозы я ничего не знаю. Могу только предполагать — как обычный человек. Они все еще сражаются под Белым Драконом, не так ли?
Его глаза сузились.
— Так.
— Значит, то, что сказал Вортигернов пророк, остается верным.
— Я могу сказать это людям?
— Если нужно. Когда ты собираешься выступить?
— Через три дня.
— И куда?
— В Йорк.
Я развел руками.
— Ну вот, твои догадки как полководца совпадают с предположениями мага. Меня с собой возьмешь?
Он улыбнулся.
— А стоит?
— Возможно, от меня будет мало пользы как от пророка. Но разве тебе не пригодится механик? Или начинающий врач? Или хотя бы певец?
Он рассмеялся.
— Знаю, знаю, ты один стоишь целого войска! Только, пожалуйста, не становись ни жрецом, ни попом, Мерлин. У меня их и без тебя хватает.
— Не беспокойся!
Костер догорал. Ответственный командир подошел, отдал честь и спросил, можно ли распустить людей. Амброзий кивнул, потом снова взглянул на меня.
— Что ж, поехали в Йорк. Там у меня найдется для тебя настоящее дело. Говорят, город наполовину разрушен, и мне понадобится человек, который мог бы распоряжаться работами. Треморин сейчас в Каэрлеоне. А теперь ступай, найди Кая Валерия и скажи ему, чтобы он позаботился о тебе. Через час приходи ко мне.
Он повернулся, чтобы уйти, и через плечо добавил:
— Если за это время тебе что-то явится, словно стрела из тьмы, скажи мне, ладно?
— Ну, если это не будет настоящая стрела…
Он рассмеялся и ушел.
Рядом со мной внезапно возник Утер.
— Ну что, Мерлин-бастард? Говорят, ты выиграл для нас битву, стоя на вершине холма?
Я с изумлением заметил, что он не издевается, а держится свободно, легко, радостно, словно пленник, отпущенный на волю. Наверно, он и в самом деле ощущал нечто подобное после долгих лет томительного выжидания в Бретани. Если бы Утера предоставили самому себе, он рванул бы через Узкое море, едва достигнув совершеннолетия, и храбро сложил бы голову в награду за труды. Теперь он почуял свою силу, словно коршун, впервые выпущенный на добычу. Я и сам чувствовал его силу: она окутывала его, словно сложенные крылья.
