- Подожди, я не совсем тебя поняла. То есть ты всего-навсего игнорируешь их, выставив навстречу тезис о неприкосновенности чужих заскоков?
- Ну да.
- Пойдем, пройдемся. Я устала тут сидеть, - Камелина встала из-за столика и с не допускающим возражений видом направилась к выходу.
Сегодня было уже не так жарко, как вчера, в последний день календарной весны, но все еще душно, а воздух был густ и пылен. Сочная зелень деревьев поблекла неожиданно рано и приобрела вместо яркого, почти химического салатового цвета, типичного для мая-июня, более темный и спокойный, какой обыкновенно бывает ближе к концу лета. Вообще в этом году весны как таковой почти не было. В середине марта было несколько дней с почти майской температурой воздуха, один день было аж плюс семнадцать, - это в марте! – и сошел снег, но потом опять вернулась мартовская «хмарь», шел снег, таял, потом опять шел, и это продолжалось еще больше месяца, напоминая затянувшуюся зимнюю оттепель. А потом в предпоследний день апреля резко ударила жара, сразу под тридцатник, и больше уже не отступала – началось лето.
Поднявшийся ветер вообще не облегчал положения, казалось, что тело обливают горячим маслом. Они неторопливо брели по тротуару на Фестивальной, сами не зная, куда направляются – Камелина на каблучищах до дома не дойдет, а Букарев теперь жил в другой стороне.
- А ты не опасаешься, что нас могут принять за пару? – осведомился Букарев, закуривая.
- Не дыши в меня куревом! – чуть ли не взвизгнула его спутница, яростно отмахиваясь ладонями.
- Ладно. – Он выбросил едва закуренную сигарету. – Так что, не опасаешься?
- А почему я должна опасаться?
- Сама же знаешь, какая у меня репутация. Тебя не поймут.
- И что? Мне только с бородатыми горами мышц гулять позволяется? – изогнула бровь Камелина. – Я хожу где хочу и с кем хочу.
- Верное решение.
- А знаешь что, Букарев? – Она выразительно посмотрела на него. – Вот как раз ты-то и мужик. А не они.
- Кхм.
- Не смейся. По их понятиям, ты должен либо отказаться от своих увлечений, либо спрятать их, изъять из своей публичной жизни. Разве это честно по отношению к себе? Вот сам скажи? Мужик – и не только мужик, а вообще любой разумный человек, - сам себе не врет. Если бы ты, как ты выразился, отрастил второе лицо, ты бы врал самому себе. Не только окружающим, а в первую очередь себе. Тебе интересно то, что ты делаешь, и ты делаешь это, послав критиков и советчиков куда подальше? Для этого мужество нужно. Людишки, знаешь, социальные животные. Каждому нужно одобрение если не всей стаи, то хотя бы некоторого ее процента. У тебя одобрения, я гляжу, нет вообще. Над тобой, наверное, даже Егор Ахмелюк посмеивается, которому вообще на весь белый свет чихать с высокой телевышки.
- Вообще-то мы с ним за счет этого и сдружились.
- Где? Вы с ним дружите?
- Да, а ты не знала?
- Не знала…
- А сдружились в армии.
- Ты был в армии? – еще более шокированным тоном спросила Камелина.
- Ну, положим, был. Военник показать? Я его тут таскаю с собой, а то любит наш военкомат с ментами нахватать кого попало, а потом уже выяснять, кто призывник, а кто нет. Еще любят уже отслужившим повестку выслать типа по ошибке.
В Серых Водах в начале июня происходила традиционная облава на уклонистов, в ходе которой под раздачу частенько попадали непричастные. Вообще, местный военкомат был средоточием зла, что породило легенду: это, дескать, от того, что в этом здании сидели чекисты во времена Сталина. На самом же деле тот дом, в подвале которого выбивали признания в шпионаже на японцев и убийстве Кирова, разнесло смерчем в семьдесят первом году. А здание современного построено и вовсе лет двадцать назад.
- Просто я совершенно не представляю тебя в армии…
- Ну и хорошо, что не представляешь, незачем вообще с женщинами об армии говорить, это то же самое, что начнут спрашивать мужиков, надо ли нам запрещать аборты. Когда какое-то дело не касается какой-то категории людей, мнение этой категории об этом деле никому не нужно.
- Так я о чем… - продолжила Камелина – ты – мужик и мужик в большей степени, чем они. Ты в себе нашел силы сказать, что будешь заниматься тем, что тебе интересно, пусть это непопулярно и вредит репутации, и что особенно важно – нашел в себе силы этого не скрывать. Это достойно уважения, и подумай над этим как-нибудь на досуге.
- Да нет, Камелина, я не…
- Ты – не? Ты – да. Не пытайся со мной спорить. Может быть, отец или какая-нибудь Люся из ларька оспорит это, но на самом-то деле мужик – это ты, а не те как бы мужики, которые не стояли перед таким выбором и в силу этого им не приходилось над собой работать. Им это от природы дано. А мужик ценен тем, что он сделал сам, верно? Так-то вот.
Порыв ветра поднял тучи непонятно откуда взявшейся пыли – на Фестивальной ее никогда не было. Когда же внезапный туман рассеялся, рывшемуся в телефоне в поисках прилетевшего сообщения Букареву его спутница послала воздушный поцелуй и отправилась на автобусную остановку, к которой уже подкатывал нужный ей сорок пятый автобус.
III
Когда-то давно уже он выработал для себя стратегию перед совершением действия непременно задавать себе вопрос: а не наврежу ли я кому-либо? Именно эта простая стратегия со временем разрушила в его голове традиционные представления о морали. Столкнуться с ней пришлось буквально сразу же. Тогда ему было пятнадцать, и он в разговоре с одноклассником на тему «что делать и кто виноват» на семейном поприще объявил, что не видит для себя смысла в создании семьи с детьми, что это не входит в его реестр необходимых к выполнению в жизни вещей. Натолкнувшись на вполне предсказуемый и очень глупый традиционный в таких случаях вопрос «как так можно?», он впервые противопоставил другой вопрос: «а кому от этого плохо?».
Оппонент не нашел, что ответить, заикнувшись, правда, что-то про продолжение рода, но и этот аргумент был легко расколот все тем же вопросом: а кому, действительно, плохо, если какой-либо конкретный гражданин не желает продолжить род по каким-то причинам? Этот метод очень помог ему впоследствии решить разные узкие вопросы, в первую очередь об отношении к тому или иному спорному явлению, которое вроде бы как порицается или, как минимум, не находит понимания, но при более детальном анализе никому, оказывается, особо не мешает, ничьих прав не нарушает, ни к каким отрицательным последствиям не приводит. Взрослея и оглядываясь на окружающих, он без всякого удивления констатировал, что сами-то они тоже, в принципе, понимают этот парадокс. Вроде бы ничего плохого нет, но все равно плохо, потому что не укладывается в стандартные для масс приоритеты. Как можно, например, не хотеть того или этого - да так: нет потребности, я и не хочу.
Правда, эта нить тянула за собой и другие нити. Как утверждал один религиозный фанатик в его присутствии, думать опасно, потому что так можно впасть в ересь, и был прав. Правда, если бы фанатику задали вопрос «а чем плоха ересь?», он бы вряд ли смог на него ответить без задействования религиозных догм. А догмы, как известно, до добра не доводят, догмы – это топоры, которыми рубят стволы здравого смысла. Догмы не дают развиваться, не дают осмыслять, созидать, делать выводы, так как являют собой тупую, необоснованную логически инструкцию «что делать», не терпят возражений и критики. Ересь была опасна тем, что уничтожала догмы, наглядно показывая, что отклонение от них не влечет за собой фатальные дурные последствия, а вот следование им как раз-таки отнимает у людей очень и очень много.
Обо всем этом думал гражданин по имени Егор Андреевич Ахмелюк, лежа в постели и наблюдая за мельтешением насекомого неизвестной породы в углу квадрата лунного света на потолке. Думал уже не в первый, не в пятый, а, наверное, в стомиллионный раз. И опять убеждался, что против этой утилитарной философии не попрешь, против нее просто нет разумных аргументов. Этакий супергерой, всадник на боевом коне сомнения с копьем под названием «зачем?». Всадник нещадно валил с ног догмы, стереотипы, штампы и прочую дрянь, которой даже в наше вполне либеральное и разумное время загажен мозг чуть ли не каждого. Сейчас Ахмелюку было уже двадцать три, прошло почти девять лет с того памятного разговора, и он не мог упрекнуть себя в том, что не действовал в соответствии собственной жизненной философии.
