Чулок ей врезал снова. Безжалостно, сильно и резко, казалось, что голова оторвется. Но голова у человека так просто не отрывается. Только глаз совсем перестал видеть.
– Вспомнила? – спросил чулок.
Она даже кричать не могла, сил не было кричать.
– А даже и будешь кричать, – угадал ее жалкую мысль чулок, – никто не придет. Ваш дом трусливый, половина переселенцы, никогда не высунут носа.
Они ее били ногами, она чувствовала, как трещат ребра, наверное, ломаются – дышать было больно.
Они устали, утомились, все-таки тоже люди.
Она валялась у них в ногах, а они сидели на кровати, рядом, закурили. Запахло дымом.
– Тебе дать покурить? – спросил один из них. А у Даши даже не было сил, чтобы согласиться, а впрочем, так мутило, что сигарета бы не помогла.
– Ты себя утомляешь и наше время тянешь, – сказал чулок. Она так и не научилась их различать. – Мы что, не люди, что ли?
– Зачем вы так меня мучаете? Я, честное слово, не знаю, где ваш пакет. И даже не знаю, что в нем… Я его в коридоре положила на полку, на вешалку, а сейчас его нет.
– Посмотри, – сказал один из «чулок».
Второй поднялся и пошел в коридор. Скоро он вернулся, он нес в руке обертку от пакета. Разорванный мятый лист коричневой оберточной бумаги.
– Этот? – спросил он.
– Этот.
– А где товар? – спросил первый.
– Ну не знаю!
Он, не вставая с кровати, наклонился, прижег ей щеку сигаретой.
Она взвыла, а он сказал:
– Вот эта дырка никогда не заживет.
Даша отползла от него.
Она поняла: наступил момент, который уже не оставляет выбора. Они ее убьют. Они отмороженные. Они хотят ее убить. Им уже не так пакет нужен или товар, который был в пакете, им хочется ее убить.
Она поползла от них, а они смотрели на нее сверху, как мальчишки на недобитую крысу.
Если отодвинуть тумбочку в маленькой комнате, если отодвинуть ее хоть на десять сантиметров, то можно будет просунуть в щель руку.
– Ты куда? – спросил чулок.
– Пить, – прошептала Даша.
Ей и в самом деле хотелось пить, страшно хотелось.
– Вот и ладушки, – сказал чулок. – Скажешь, куда товар положила, кому отдала, тогда мы тебе нарзану принесем.
– Холодного, – сказал второй. – Или даже квасу.
Они засмеялись.
И когда она поползла дальше, они не дали ей ползти и один из них со всего размаху наступил каблуком ей на пальцы.
Пальцы хрустнули – она слышала этот хруст, она всем умирающим от боли телом чувствовала этот хруст, она не переживет этот хруст…
И тут хлопнула дверь.
Как от ветра.
– Смотри! – приказал один чулок второму и встал с койки, чтобы удобнее встретить возможную опасность.
Сейчас бы рвануть в маленькую комнату, ведь можно и успеть!
Но тело отказалось подниматься – так ему было больно. Наступает момент в болезни или в боли, когда все тело сдается – ему становится все равно.
Тетя Шура бормотала в передней:
– Чего двери не закрываете, твари? Опять по Дашку пришли? Не даст она вам, не даст!
– А ну, катись отсюда, пока цела! – крикнул чулок. А Даша поняла, что пакет нашла ее свекровь и уже сбыла куда-то. Или упрятала. Смотря что там. Но сказать об этом нельзя – они набросятся на тетю Шуру. Ей-то, несчастной, за что такая мучительная смерть?
– Это моя квартира! – закричала свекровь. – Я сейчас всех позову! Я сейчас милицию вызову!
Послышались удары – один из них бил тетю Шуру, а Даша поползла в том направлении, стараясь кричать, а на самом деле еле слышно бормоча:
– Не надо! Она же пьяненькая, она не понимает!
– Выкидывай ее на лестницу! – приказал один чулок другому. – Она в отрубе.
«Сейчас или никогда!» – преодолевая боль, а может быть, лишь отталкивая ее, Даша поползла в маленькую комнату.
Надо было миновать метр коридора…
Кровь лилась из руки и почему-то стекала по боку, по платью – может, голова разбита? Один глаз не видел.
По второму лилось нечто липкое, как цветочный мед. Тоже кровь?
И тут чулок ее заметил.
– Ты куда?
Он кинул в нее что-то тяжелое, она стала терять сознание от удара в затылок, но удар ей помог – он толкнул ее вперед, и Даша упала, ударившись о тумбочку так удачно, что тумбочка сдвинулась.
И за ней блеснул темпоральный квадрат.
Но ей не достать до него. Никогда не достать – потому что чулок стал стрелять. Он стрелял ей в ноги, она содрогалась, но не от боли – боль уже давно завладела всем телом, – а от приближения смерти.
И уже совсем умирая, Даша все же умудрилась – вне сознания – дотронуться ладонью до металлического квадрата.
И тут же она исчезла.
Не только в квартире, но и во всей Вселенной ее уже не было, потому что она была в движении, в пути, когда исчезает масса…
Даша пришла в себя в неуютном и суровом транстемпоральном отсеке.
Она старалась не двигаться, понимая, что тогда возвратится боль и она этой боли не выдержит. Поэтому, открыв на мгновение глаза, она закрыла их снова.
Ничего не происходило.
Потом послышался голос:
– На этот раз пришлось нелегко?
Мудрая и оттого скучная тетя Тампедуа сидела на неудобном шатучем стуле у стены. В старомодных очках, с прической «пармезан», которую уж двадцать лет никто не носит, она была похожа на грузного филина.
– Ты же видишь! – простонала Даша. – Я могла там умереть. Я чуть не умерла.
– Не умерла, тогда вставай. Нечего разлеживаться, тебя друзья поджидают.
– Они же рехнутся, если увидят, на кого я похожа!
– Возьми себя в руки.
Даша отказывалась подняться. Ковер был жестким, но надежным и безопасным.
– Они сюда не проникнут? – спросила Даша.
– Не старайся показаться глупее, чем ты есть на самом деле. Мы не на предвыборном митинге.
– Позовите доктора.
– Нет, мой президент. Лучше открой глаза.
Даша открыла глаза.
Тетя Тампедуа держала перед ее лицом небольшое зеркало на длинной прямой ручке.
…Никакой крови, никакого выбитого глаза, никаких синяков и ссадин.
Обыкновенное, милое, приятное, неправильное лицо президента.
Даша знала, что это именно так. Она не в первый раз уходила в виртуальное прошлое.
Но на этот раз все было настолько тяжело, что Золушка еле смогла вернуться во дворец.
Даша поднялась. Все в ней ломило, страдало, ныло.
– Но я и шага ступить не могу.
– Это лишь означает, – цинично сказала тетя Тампедуа, – что все болезни от нервов и только сифилис от удовольствия.
В отсек заглянул Паскуале.
Он знал о «заплывах» президента лишь в общих чертах. Обо всем знали лишь Даша и тетя Тампедуа.
– Заждались, – сообщил он. – Тебя не было больше двух часов.
– Неужели я там пробыла только два часа?
– Около двух часов, – сказала тетя Тампедуа.
