И в том, что окончательно опустившийся алкоголик может упасть и расшибиться насмерть, никто традиционно не усомнился. Труп забрали и увезли. Милка повсхлипывала в телефонную трубку, прося у тётки, отцовой сестры, денег на похороны. На похоронах она тоже чуть-чуть поплакала. Больше потому, что нельзя было взять Принца с собой на кладбище, а дома оставлять было страшно.
Зато после похорон, когда страшная квартира осталась в полном Милкином распоряжении, никто уже больше не мешал ей проводить в обществе Принца целые дни подряд. Впрочем, день всё больше путался с ночью — остались только короткие промежутки боли и тошноты, когда приходилось выходить из квартиры, мыть лестницы и прочищать мусоросборник. Всё остальное время было посвящено Принцу безраздельно.
Он стал Милкиным наркотиком, куда более тяжёлым, чем алкоголь и даже героин.
Абсолютным.
Первые проблески сознания для Романа были как ледяной кошмар. Ещё не открыв глаз, он ощущал дикий пронизывающий холод, такой, будто его поливали ледяной водой на морозе, холод до острой боли, до судорог, до смертной тоски. Постепенно Роман понял, что лежит на тротуаре в грязи из воды и остатков мокрого снега, попытался встать, но скованные холодом мышцы не желали слушаться, всё тело болело пронзительной болью, как онемевшее от мороза — в тепле, конечности тряслись и лязгали зубы.
«Как бы то ни было, — думал Роман, трясясь, корчась от холода и продолжая отчаянные бесплодные попытки встать, — я жив. Похоже, всё обошлось. Жаль».
Только спустя долгих десять или пятнадцать минут, сквозь ледяной холод и спазмы, Роман всё-таки поднялся на ноги. Туман унесло ветром; улица была пустынна и темна, только один фонарь освещал островок тротуара вокруг. Роман отряхнул грязные мокрые брюки заледеневшими пальцами, посмотрел на замызганные ботинки — и замер.
Он стоял на мокром асфальте в размазанной слякоти последнего снега — и явственно видел весь чёткий рисунок теней у себя под ногами. Тени от бугорков грязи, от окурка, от пустой жестяной банки из-под лимонада, валяющейся неподалёку — от всего, кроме его собственных ног.
Он не отбрасывал тени. Всё получилось.
В накатившем приступе восторга Роман поднял к глазам грязную руку. Рука должна была измениться. У всех вампиров тонкие нежные фарфоровые пальчики. Повернул ладонь к свету.
Кожа на ней выглядела иссиня-бледной, увядшей и мёртвой. Ногти явственно посинели. Пальцы, всё ещё сведённые холодом, торчали в стороны, как пластмассовые.
Тёмный, холодный, непередаваемый ужас медленно-медленно обхватил горло Романа и сжал, мешая дышать. Роман протянул трясущуюся руку к лицу. Пальцы не слушались. Кожа на щеке онемела, будто её накололи новокаином.
Чувствительность притупилась до какого-то мерзкого мёртвенного оцепенения. От прежних чувств остались только оглушительный холод, ломающая боль во всём теле и такой ужас, что Роман чуть не взвыл в смертной тоске. Он начал понимать, что произошедшее вышло по его собственной вине, что оно совершенно не таково, как он ожидал, и главное — что всё, с ним случившееся, совершенно необратимо.
Как смерть.
И что ему вот в этом виде, — а похоже это, если Романа не обманывает воображение, на медленно движущийся свежий труп — теперь придётся идти домой, потому что больше идти как будто некуда. И что ожидающее его там — это кошмар ещё не испытанной силы. И что совершенно невозможно представить себе, как он выдержит не то, что вечность, а хотя бы несколько дней внутри омерзительного предмета, который когда-то был его живым телом.
Вся исследовательская и прочая блажь слетела шелухой. Именно в тот момент, в первый и, вероятно, последний во всей своей многогрешной жизни, Роман был весьма близок к тому, чтобы искреннейшим образом раскаяться и уверовать. Он поплёлся к дому, с трудом переставляя свинцовые тумбы ног, поскуливая от боли и ужаса бездомным щенком — но вдруг ощутил спиной нечто, похожее на дуновение тёплого воздуха или на то славное ощущение, когда к коже прикасаются солнечные лучи.
Роман обернулся, почти всерьёз ожидая увидеть нечто вроде ангела.
На него, скрестив руки на груди, усмехаясь презрительно и издевательски, прищурив длинные тёмные глаза, смотрел тот самый темноволосый парень, вампир с чёрной розой, которого Роман уже считал едва ли не приятелем.
В той эмоциональной буре, которую подняло во всклокоченной Романовой душе появление этого существа, не разобрался бы и сам Фрейд. Во всяком случае, радости тут было не меньше, чем обиды и злости, а желание затряхнуть на месте причудливо смешалось с почтительным страхом, почти уважением.
— Приветик, — насмешливо бросил вампир.
— Угу, — кивнул Роман. Он ещё не знал, в каком тоне будет говорить членораздельно.
— Добро пожаловать.
— Куда?
— Ну как же! По эту сторону. Ты же достал всех окрестных Вечных, пытаясь удержаться за Границей. Доволен?
Роман пожал плечами — и их тут же свело от приступа ломоты и холода. У него появилось забавное чувство, что он чего-то не понимает.
— Ах, бедная, бедная Анночка! — протянул вампир с насмешливым сожалением. — Ты напал на женщину, зверь? Ты — каннибал? Или просто маньяк? Ты ей руку откусил? О, кошмар, кошмар!
— 3-зато теперь я в-вампир! — пробормотал Роман, безрезультатно унимая стучащие зубы.
Его собеседник искренне расхохотался.
— Да что ты говоришь! А я и не догадался! — и, отсмеявшись, презрительно добавил: — Выброси эту блажь из головы. Разве ты не видишь, что ты в действительности такое?
— Что? — спросил Роман с совершенно честным любопытством.
— Упырь, как говорят у нас. Upier. Беспокойный мертвец. Что тебе понадобилось за Границей, бывший смертный? Проблем было мало?
— Э-э… упырь? Но поч-чему?!
— Как ты любишь задавать вопросы! Ты и по эту сторону будешь досаждать Вечным своим дурным любопытством?
— Но… почему?
— Да потому. Я же говорил — за чистую Вечность тебе нечем заплатить.
— Что з-за плата?
— Вот это.
Вампир протянул руку — и Роман понял, что руки можно коснуться. Он с силой, которой сам от себя не ожидал, вцепился в тонкие холодные пальцы — и от них горячий ток пролетел по нервам, сквозь сведённые мышцы, растапливая лёд, возвращая в тело живое тепло. Боль ушла. Роман опьянел от тепла и телесного покоя до головокружения и сладких слёз и машинально потянул руку вампира к своему лицу.
Её, кажется, хотелось поцеловать.
Вампир зашипел и резко вырвал руку. Тёплое наваждение прошло, но боль не возвращалась, озноб прекратился и зубы Романа уже не лязгали друг о друга. Кости ещё слегка поламывало, но только слегка.
