У крыльца ладного дома единорог остановился и Карл спешился. К такому повороту событий готов всякий, кто ещё не умер для событий - миннезингер, трубочист, скрипач, герцог, слышавший историю о короле Эдварде и алмазном зайце. Прочим остается читать о таком в романах, выковыривать из доносов, подслушивать у замочной скважины - словом, узнавать из вторых рук. Трижды ударив копытами о порог - так органист зачинает "Dies Irae"[4] к удовольствию разомлевшей у вздыхающих мехов кошурки - единорог исчез, словно привратник, исполнивший свои обязанности и получивший законный выходной, а растворившаяся дверь запела пригласительно, дружественно, необыкновенно.
Попробуй, представь себе женщину, которая ждет тебя у окна, забавляясь веретеном или прялкой. Ту женщину, которая тебе назначена, именно её - ведь это она заперта в доме, иначе не было бы единорога. Представь, угадай, кто она - ведунья, содержанка твоего друга, дочь лесного царя, горничная твоей возлюбленной, падчерица заморского конунга, пряха, прустианская швейка, мавританская танцовщица? Кого больше всего хочется представить? Ты думаешь, твоя фантазия по-разному наряжает её, примеряет ей то кармелитский чепец, то тюрбан, то сомбреро - ты пытаешься представить себе то то, то это, и стоишь в нерешительности. Долго не заходишь в дом, потому что когда зайдешь, гадать и предвкушать будет уже нечего, поскольку там именно то, что ты желаешь, а не случайность. Единорог - это серьезная вещь, обернутая в мифологический фантик. Карл, колеблемый и колеблющийся, нерешительным деревцем стоит под окном. Наверное, нужно войти.
На широкой кровати, на которую взгляд накатывает, наплывает вместе с камерой, лежит та самая, она. В меру холодная, как сентябрь, белорукая, каллипига[5]. Голова спящей красавицы убрана бледно-желтой косынкой. Карл долго рассматривал эту косынку - шелковую, переливчатую - и вдруг почувствовал, что чудовищно устал. Он попробовал матрас пальцем и матрас пригласительно спружинил булкой. И тогда Карл осторожно прилег рядом с девушкой на край постели. Его щека - на рукаве спящей, расшитом бисером и всяческими бусинками. Поддельный жемчуг настойчиво льнет к щеке под тяжестью тела и на ней, определенно, будет крохотная вмятина, как на мокром песке от втоптанной сапогом и растаявшей без остатка вишневой или, может, ледяной косточки. Изъян заметят все, когда он проснется. И примут за крупную, застарелую оспину.
8
- Мы потеряли Ваш след, но Жануарий разыскал это место при помощи.. м-м...
- Хорарной астрологии, - подсказал Жануарий.
- Да-да. И вот, хотя это и дерзость, - продолжал д'Эмбекур, - мы сочли возможным нарушить интим и...
- В чём дело? Почему без стука? - поинтересовался Карл севшим со сна голосом. Он приподнялся на локте и деликатно высморкался. Жухлый дубовый лист с фигурным краем ритмично шевелился, застрявши в его волосах, под порывами ветра.
Вместо ответа д'Эмбекур с невысказанным "ну что ты попишешь!" молча утопил взгляд в муаре небес. Жануарий посмотрел на Карла как на тяжелобольного. Коммин кисло улыбнулся.
Карл огляделся. Выяснилось, что он на поляне, вокруг подковой дежурят молодые дубки, земляничные листы тут и там, и один, шерстяной, прямо под ладонью, солнце уже садится и комары плотоядно ноют в молодых лопухах. Конь, кстати, где конь?
- Вот уже два дня будет, как... - начал объяснения д'Эмбекур, но запнулся и оторопело уставился куда-то за карлово плечо. Но Карла это не насторожило.
- Два дня как что? - Карл осоловело отряхнул рубаху от травы и снова же от горчичного цвета дубовых листов.
Вдруг девушка в косынке цвета увядшего нарцисса быстро-быстро заговорила на кривом и ужасном французском языке из-за спины Карла. Несмотря на варварский французский выговор, в её голосе скрежетало вполне ладное аристократическое возмущение, которое сразу расположило и расслабило гостей. Спустя минуту Карл, правда, осознал, что девушка говорила на английском.
- Мадемуазель полагает унизительным беседовать с людьми, которые не представлены ей и которым не представлена она, - скоренько перевел Коммин.
- А-а, сейчас. Это Маргарита, моя третья жена, - бездумно бросил Карл, втуне дивясь своей осведомленности.
- Жануарий, врач и советник Его Светлости, - Жануарий дружелюбно кивнул.
- Ожье де Бриме, друг и вассал Его Светлости. Очень, очень рад, - д'Эмбекур положил руку на свою узкую грудь и с куртуазным смирением во взоре поклонился.
- Филипп де Коммин, сир де Ренескюр. Секретарь Его Светлости, особый уполномоченный во Фландрии и скромный летопи...
- Очьень, очьень приятно, - успокоила Коммина девушка в косынке.
- Вот и хорошо. Не стоило... гм... лезть в бутылку, монсеньоры, - подытожил Карл, вставая. Очень болела голова.
9
Под желтой косынкой Маргариты скрывался коротко остриженный затылок и оттого бракосочетание пришлось отложить до следующего июня. В пику бургундским фундаменталистам Карлом было решено, что венчание и торжества будут проходить в Брюгге.
10
Это была третья свадьба в личной историографии Карла Смелого и по меньшей мере тридцатая бухаловка по поводу междинастического скрещивания из тех, на которых герцог присутствовал в силу общепринятого политеса.
И, поскольку денег в бургундской казне всё прибывало вопреки бесконечным милитарным тратам, калигулианского размаха турнирам и пирам, несмотря на щедрые взятки духовникам, атеистам и духовникам-атеистам от Гибралтара до Вислы, невзирая на разнузданное казнокрадство под ауспициями тишайшего Филиппа де Коммина, так вот денег всё прибывало, ибо герцогство росло и ширилось, отдавливая мелкие прирейнские марки от Империи, крупные графства от Франции и подбирая ништяки вольных городов по всему Бенилюксу, вот потому-то меченой Андреевским крестом денежки становилось всё больше и гуще, это нездоровое изобилие всё сильнее тяготило Карла, и, коль скоро так, он решил бороться с деньгами тотальными методами, дабы положить предел этому золотому потопу, поскольку денег в бургундской казне всё прибывало.
А то что же выходит? Они ведь все так или иначе рыцари, а не разбойники-социалисты вроде этих шервудских горлопанов. И не разбойники-монархисты, в конце концов, как король Франции. Они - рыцари, и потому деньги для них - тьфу. Ведь когда наконец все разборки промеж франками, бургундами, нормандцами, лотарингцами, немцами и итальянцами будут улажены (а случится это скоро-скоро-скоро под сиянием короны королевства Бургундского) и когда весь христианский мир наконец двинется против турок, против Константинополя, Иерусалима и Дамаска в победоносном Одиннадцатом походе, речь будет идти не о каких-то там деньгах. А наконец-то о настоящих деньгах! Ну а до времени рыцарям пристало рыцарское.
