— Можно подумать, ты всегда говоришь правду.
— Может быть, и всегда.
— Гроша не стоит твоя правда, — сказал Евтихий.
— Почему? Правда — всегда правда.
— Вот что я тебе скажу, а ты запомни, потом детям передашь, — произнес Евтихий. — Есть твоя маленькая правдишка, та, которая только сегодня, только про один-единственный маленький денек, про часок, про минутку, которая пройдет и закончится, и никто о ней не вспомнит. А есть большая правда. — Он сделал рукой кругообразное движение, как бы рисуя сферу. — В общем и целом. Только она и имеет значение. То, что происходит внутри нее, — не важно. Понял?
— Нет, — сказал Хэрибонд.
— Дурак, — сказал Евтихий и больше с ним не разговаривал.
* * *
Они избегали общения весь день, и только вечером, когда устраивались на ночлег в роще, под прикрытием густых деревьев, Хэрибонд вдруг спросил Евтихия:
— А ты меня ночью не зарежешь?
— Могу, — равнодушно ответил Евтихий.
Он улегся на землю, завернулся в старое одеяло, подаренное ему сердобольной хозяйкой, и сразу же тихонько захрапел. Во сне лицо Евтихия разгладилось, избавившись от всех дневных гримас. Хэрибонд ясно видел, что парень действительно молод, моложе его самого лет на десять. Темные ресницы, правильные черты. И очень бледный. Такие лица бывают у акварельных русских мальчиков, которые к тридцати годам превращаются в неисправимых алкоголиков, а в сорок уже сходят в могилу.
— Черт тебя побери, Евтихий, — пробормотал Хэрибонд, — кто же ты такой?
* * *
— Смотри, — Евтихий показал Хэрибонду на равнину, где росли высохшие кусты со ржавыми листьями. — Видишь?
— Что я должен видеть? — Хэрибонд озирался по сторонам, но ничего достойного внимания не замечал, как ни старался.
— Гоэбихон, — пояснил Евтихий. — Вот здесь. — Он подошел к Хэрибонду вплотную и уставился так, словно вот-вот собирался накинуться на него с кулаками. — А теперь говори, только свою разлюбезную правду: зачем тебе понадобился Гоэбихон.
— Я уже тебе объяснял, — Хэрибонд сделал попытку отодвинуться, но Евтихий сгреб его за одежду.
— Еще раз объясни, я тупой, — потребовал Евтихий. — Мне тролли последний ум отшибли. — Он тряхнул волосами и похлопал себя кулаком по макушке. — Они меня били по голове. От этого у меня все мысли стали плоские.
— Ты сумасшедший, — сказал Хэрибонд, тщетно пытаясь оторвать от себя руки Евтихия.
— Конечно, — согласился Евтихий. — Удивляюсь, что ты до сих пор этого не видел.
— Я, конечно, кое-что видел, но…
— Рассчитывал держать меня в узде? Думал, с сумасшедшим совладаешь? — Евтихий захихикал, но вдруг вздрогнул всем телом, разом оборвал смех и помрачнел: — Что там такого особенного, в Гоэбихоне? Что там осталось? Там… что-то осталось?
— Нет, но…
Евтихий стиснул пальцы на горле Хэрибонда.
— Говори.
Хэрибонд не ответил. Только густо покраснел и захрипел.
— Пожалуйста, скажи мне, — умоляюще произнес Евтихий и сжал горло Хэрибонда еще сильнее.
Тот вцепился в руку Евтихия. Евтихий наконец отпустил его. Хэрибонд закашлялся и долго не мог прийти в себя.
— Говори, — попросил Евтихий опять. — Что там осталось?
— Пергамент. Бумага. Не знаю точно, — просипел Хэрибонд. — Не делай так больше.
Он потер горло и еще раз кашлянул.
— Ума не приложу, как это вышло, — Евтихий пожал плечами. — Разволновался я что-то.
— Послушай, я тебе все расскажу… — решился Хэрибонд. — Ты знаешь о проклятии, которому подвергнут величайший маг этого мира?
— Маг? — Евтихий полез к себе за пазуху, вытащил наполовину съеденное яблоко, отгрыз кусок, а остальное спрятал обратно. Жуя, задумчиво уставился в небо.
— Ну да, маг, — нетерпеливо повторил Хэрибонд. — Не притворяйся, что никогда не слышал этого слова.
— Не слышал, — отозвался Евтихий. — Не притворяюсь.
— Ну, маг — это такой… Он все может…
— Нитирэн, что ли?
— Кто это — Нитирэн?
— Тролль, — вздохнул Евтихий. — Вот кто. Великий тролль.
— Нет, тот, о ком я говорю, — он не… а, проклятье! Он — тролль. Его зовут Моран. Джурич Моран.
Лицо Евтихия изменилось. Он потер лоб, брови, устало вздохнул.
— Моран. Да. Джурич Моран. Видишь, я не притворяюсь. Я стараюсь все понять. Моран — Мастер. Величайший из Мастеров Калимегдана. Его изгнали из Истинного мира. Об этом все слышали. И он — тролль.
— Ты встречался с ним?
— Нет. С ним многие не встречались.
— А я вот встречался, — сообщил Хэрибонд. — Имел с ним важную беседу. Понял?
— Что?
— Моран почтил меня своим доверием.
— Так ведь он проклят, — напомнил Евтихий. — А когда ты проклят, приходится доверять первому встречному, иначе вообще никогда от этого проклятия не избавишься.
Хэрибонд покачал головой.
— Зачем ты это сказал — про «первого встречного»? Чтобы обидеть меня?
— Тебя? — Евтихий, казалось, был поражен в самое сердце. — А при чем здесь ты? Мы ведь говорим о Джуриче Моране, о самом могущественном и самом кошмарном из всех Мастеров. Рядом с ним, поверь, лишается самостоятельного смысла почти все. Ты, я. Даже этот город. Даже то, что я здесь потерял.
— Лично мне так не показалось, — решительно произнес Хэрибонд. — Во всяком случае, в общении со мной он выглядел вполне приятным человеком. И в общем-то вежливым.
— Моран — не человек, — напомнил Евтихий.
— Я все время об этом забывал, — сказал Хэрибонд.
— И напрасно. Если имеешь дело с троллем, никогда не выпускай этого из мыслей, иначе ты пропал…
Хэрибонд махнул рукой:
— Тебе хоть интересно узнать, о чем я говорил с Мораном?
— Да, — спохватился Евтихий. — Конечно. Рассказывай дальше. Пожалуйста.
— Где-то в окрестностях Гоэбихона должно быть дерево с дуплом, — объяснил Хэрибонд. — Во всяком случае, так считает Моран. Там, в дупле, хранится пергамент. Особенная вещь.
— Пергамент — всегда особенная вещь, особенно если на нем что-то написано, — заметил Евтихий.
— Этот — нечто выдающееся.
— Нечто особенное-особенное? — Евтихий кивнул. — А откуда ты узнал про это?
— Я же тебе только что объяснил — от Морана.
— Да, но как вышло, что ты встретил Морана, если его давно уже нет в Истинном мире?
* * *
Авденаго вдруг понял, что его жизнь кончена. Жизнь ведь заканчивается не в тот момент, когда выкрики: «Мы его теряем!» сменяются безнадежным: «Он ушел» и движением ладони по твоему лицу от лба к подбородку, чтобы закрылись веки. Нет, все случается намного раньше. Когда внезапно тебя пронзает ощущение под названием: «Все, приехал». Конечная остановка. Здесь ты будешь жить до самой смерти, и не вздумай бежать. Больше — никаких новшеств. Никаких перемен в перспективе. Никакого развития. Многолетнее топтание на месте. Впереди — только старость. Причем от нынешнего состояния она будет отличаться только большим количеством морщин на физиономии. Ну, может, лысинка появится. Все остальное — точно такое же, как сегодня.
