Я присел рядом с ним, раздумывая, стоит ли обременять старика своими заботами.
— Хочу попросить ее о небольшой услуге. Надеюсь, не откажет.
Отец Георг покачал головой:
— Бедная женщина ведь не вольна распоряжаться своим временем, у нее есть хозяйка.
— Думаю, что хозяйке сейчас не до того, чтобы следить, чем занимается ее рабыня, — я лукаво улыбнулся, но старик лишь встревожено нахмурился.
— Откуда ты знаешь? Ты виделся с Лидией?
— Мне пришлось, — я старался, чтобы мой голос звучал беззаботно, но мне ли обмануть отца Георга, который знает меня лучше прочих. — Не волнуйтесь, отец Георг, просто мне придется некоторое время общаться с ней.
Глаза старика потемнели.
— Мне это не нравится. Тебе пришлось нелегко в прошлый раз, но ты справился и не поддался искушению. Помни — я верю в тебя. Будь сильным.
Я не удержался и покачал головой, последние слова старика разбередили душу и пробудили старые сомнения.
— Я слаб, отец Георг. Вы сами это знаете, ведь я молюсь и каюсь с тех пор, как… — Я безнадежно махнул рукой. — Только все без толку, греховные мысли все равно не уходят. Но дело еще и в том, что я опять веду дознание. И меня терзает страх. Страшно не справиться, страшно, что из-за моей слабости произойдет еще одна смерть. Что…
Отец Георг сжал мою ладонь своей рукой и замотал головой:
— Это не так, Кысей. У тебя все получится.
— Да нет же! Отец Георг, я мог сегодня отказаться от ее помощи в дознании. Мне достаточно было сказать воягу, что я сам справлюсь. Но я знаю, что это не так. Что Лидия… Это в ней достаточно силы, чтобы уничтожить колдовство недрогнувшей рукой, а я же буду сомневаться, медлить, обманываться, оступаться…
Старик встал и кивнул мне на святой символ, изображенный перед алтарем.
— Посмотри туда, Кысей. Святой символ бесконечной веры. Знаешь, в чем заключается его сила? В том, что вера абсолютна и бесконечна, потому что ее разделяют с тобой другие божьи создания. И у тебя вся их сила, пока ты веришь. Это ты силен, а не Лидия. Она слаба, потому что в ее сердце нет веры, понимаешь? Она безбожница, и как бы она ни старалась, ей никогда не стать сильнее тебя, потому что ты — Веришь. Запомни это. Ты думаешь, что раз тебя одолевают греховные мысли, то ты слаб? Истинная сила ведь не в том, чтобы укрыться от всех ошибок или искушений, а в том, чтобы иметь силу им не поддаться, даже если они тебя окружают. Много ли воли надо, чтобы держать пост, если в твоем доме нет еды? А если ты сидишь за щедрым столом с друзьями, которые тебе угождают? Помнишь, что я тебе говорил про Лидию? Будь к ней снисходителен, прими ее как испытание своей веры, тогда ты…
Я горько покачал головой:
— Отец Георг, ее слишком много, понимаете? Она влияет на меня, заставляя иногда действовать или мыслить, как она… Я боюсь, что когда-нибудь стану таким же бесчувственным, как Лидия…
Старик уверенно ответил:
— Но ты тоже на нее влияешь, Кысей. Не сомневайся. И больше, чем ты думаешь. Возможно, сила твоей веры даже сможет изменить ее, вернуть на путь Единого, кто знает…
Я отдала пару мелких поручений Антону и Тени, на ватных ногах поднялась к себе в комнату, упала на кровать, мысленно обещая себе лишь чуть-чуть перевести дух, и провалилась в липкий кошмар душного послеобеденного сна. Измученный разум метался в жестоких тисках памяти, порождая чудовищ, что терзали мое тело и душу, заставляя вновь и вновь переживать прошлое. Тянущая боль в пустом чреве, ощущение расплывающегося под тобой пятна крови из оскверненного бесплодного лона, отвратительно липнущая к телу простыня, беспомощная слабость, когда нет сил даже пошевелить губами, чтобы позвать сестру, но самое страшное — это звук. На грани слышимости, детский плач, такой жалобный скулеж, что сердце кровью обливается, ты хочешь встать к своей нерожденной девочке, успокоить ее, а ноги не слушают, словно и нету их вовсе…
Я вынырнула из кошмара, разом подхватившись на кровати. Отбросила легкое одеяло, которым меня укрыл заботливый Антон, лихорадочно ощупала простыню под собой и выдохнула с облегчением. Ткань была лишь слегка влажной от пота, но жалобное поскуливание продолжало терзать слух. Я застонала, до боли прокусив губу и сдерживая рвущийся вопль боли. Тело ныло так, словно все случилось вчера…
— Ты уже проснулась? — заглянул в комнату Антон, в образовавшуюся щель влетел рыжий щенок и взобрался ко мне на кровать, продолжая поскуливать. Я стиснула зубы, чтобы не стукнуть глупое животное. Его, последнего из помета, с деформированной задней лапой, мы не смогли никому пристроить, и Антон упросил меня оставить его у нас. Имя ему так и не дали.
— Избавься от него, — сказала я, скидывая щенка с кровати. — Иначе сама удавлю. Ты меня знаешь.
Антон умоляюще посмотрел на меня, в его глазах мелькнуло недоумение.
— Хриз, ты чего?
— Ты слышал, что я сказала.
Он покорно кивнул головой:
— Дай мне хотя бы несколько дней, ладно? Спускайся к ужину, тебе надо обязательно поесть, хоть что-нибудь. Еще к нам на ужин заглянул портной Изхази с семьей, заодно занес тебе заказ. Померяешь? Это поднимет тебе настроение. Ты хоть выспалась?.. Я решил тебя не будить…
Антон все говорил и говорил…
Я спустилась в гостиную, чувствуя, что все равно не смогу проглотить ни кусочка. Артем Изхази вскочил со стула и поклонился мне. В его жене, сидящей рядом цветущей дородной матроне, теперь уже никто бы не узнал ту раздавленную горем мать, чей разум блуждал в вымышленном мире, где ее дочь все еще жива. Впрочем, Адели до сих пор считает приемную дочь настоящей, не желая замечать разницу.
— Госпожа Хризштайн, я решил лично принести ваш заказ, тем более что Евочке так хотелось повидаться с вами.
Его взгляд увлажнился, а на меня с радостным воплем бросилась девчонка, обнимая меня за талию, ласкаясь и радостно заглядывая в глаза, совсем как глупый щенок.
— Госпожа Лидия! Мне подарили новое платье! Смотрите, правда красивое? А Мартен мне игрушку подарил, все подружки обзавидуются!
Она вертела в воздухе изящной механической стрекозой, сделанной настолько искусно, что казалось, еще чуть-чуть — и та взлетит, расправив гордо свои тонкие проволочные крылья. Я стояла каменным столбом, чувствуя, как рвется наружу дикая ярость.
— Евочка, не приставай к госпоже, ты ведешь себя невежливо, — мягко одернула девочку госпожа Изхази. На ее лице было столько тихой гордости за свою дочь, столько спокойной безмятежности и безграничной любви, какие возможны только на лице мамы. Словно ей ведома сокровенная тайна мироздания, которую она бережет от глупых непосвященных. Наверное, это свойственно всем матерям… Хотя нет, точно не всем. Та, что отшатнулась от новорожденного младенца, словно у меня было три глаза или уши на спине, та, что ни разу не приложила к груди, та, что избегала как огня, та единственная звалась моей матерью. Только для нее я не была ее ребенком, я была дочерью своего отца.
