– Ну-у, мы… то есть они… анимисты все равно не считают себя волшебниками, – объяснил Алекс. – Анимы – правильнее говорить «анимулэ», но мы называем их просто «анимы», – это просто животные. Думаю, животные с душами. Простые существа… и анимисты работают с ними, образуют связи и так работают.
– Мне всегда хотелось научиться волшебству, – вздохнула Джиена. – Я тебе по настоящему завидую. Но будь у меня талант к этому делу, то я, пожалуй, захотела бы стать чем-то побольше анимиста. Шаманом или колдуньей.
– У меня не было особого выбора, – вздохнул Алекс, избегая ее вопросительного взгляда. – А кроме того, я не уверен, что быть шаманом или даже тавматургом так уж хорошо.
– О чем это ты? – удивилась Джиена. Алекс махнул рукой.
– Это, наверное, просто часть философии анимистов. Мы не очень-то доверяем волшебникам. В смысле, они могущественны. Могут делать то, что никто больше не может. Иногда это приводит к надменности, они считают себя лучше всех вокруг.
– Не вижу в этом ничего плохого… они действительно лучше! И волшебство можно использовать, чтобы помогать другим.
– Наверное, но… сила развращает. Ее можно использовать, чтобы управлять другими, или причинять вред, или просто вводить в заблуждение. Вот почему лимуры создали анимизм.
– Лимуры не любят волшебство… я никогда не понимала этого. – Джиена покачала головой. – Возможно, потому, что не способны к нему.
Алекс пожал плечами:
– Не знаю… возможно. Но они, конечно, не скажут.
Тут кто-то из матросов позвал Джиену на помощь, она быстро встала и ушла. Алекс ругал себя за неумение поддержать разговор и смотрел, как Жадеит медленно исчезает вдали.
Дни шли за днями. Дел у Алекса, не считая наблюдения за Офиром, почти не было, и, несмотря на новизну путешествия, время тянулось медленно. Он по-прежнему чувствовал себя одиноко; матросы были довольно вежливы, но если он пробовал помочь, то только мешал. Пытаться вовлечь их в разговор оказалось бесполезно: говорить было просто не о чем. Джиена была исключением, но ее в основном занимали волшебство и Офир. Она не хотела ни рассказать о себе, ни слушать его забавные истории о животных в колледже – ее интересовала только теория волшебства, а тут от образования Алекса толку не было. Он знал, что анимизм открыли лимуры. Поэтому одно время анимизм резко противопоставляли всем прочим формам волшебства (лимуры до сих пор так считали). Анимизм развивался как способ наблюдать Офир, замечать волшебную деятельность. Имея анимиста, племя лимуров могло отказаться от услуг тех, кто владел волшебством или находился под его воздействием. Иногда, особенно если подобные свойства проявлялись у кого-то из своих волшебника просто убивали.
Понятно, волшебники и жрецы ненавидели анимистов – и чувство это было взаимно. Хуман по имени Брез узнал об открытии лимуров и начал экспериментировать. Сначала он работал с маленькой группой последователей, потом обратился к лимурам. После долгих размышлений две культуры согласились объединить свои знания, и был основан колледж. Влияние хуманов открыло анимистам более широкие возможности для работы, и случалось, анимист со временем становился настоящим волшебником того или иного типа. Разумеется, в колледже это осуждалось, но такие случаи бывали. Но все равно у Алекса было только смутное представление о большинстве вопросов, интересовавших Джиену. Сам по себе анимизм ее не занимал. Поняв, что Алекс не сможет помочь ее честолюбивому замыслу в один прекрасный день вступить в ряды волшебников, она охладела к его обществу. Это заставило его еще острее ощутить одиночество: сначала родителей, потом колледж, а теперь даже эту девушку интересовала только польза, которую из него можно извлечь, а не он сам.
Однажды утром после проверки погоды он мрачно размышлял об этом, когда паруса вдруг опали и корабль замедлил ход.
– Почему мы остановились? – спросил Алекс пробегавшего мимо матроса.
– Надо позвать эскорт дольфов, – пробормотал тот. – Мы в их водах.
Алекс огляделся. На палубе расчистили место; выкатили бочонки с ромом, и каждый матрос получил свою порцию в керамическом стакане. Все словно ждали чего-то. Грыз-сигнальщик занял место на фордеке рядом с большим барабаном, а еще двое вытащили скрипку и флейту.
К северу простиралось широкое, пустое море. Алекс невольно содрогнулся, думая о темных глубинах под волнами, где, как гласила легенда, скрывались странные существа. Потом заиграла музыка.
Алекс уже слышал эту матросскую песню с типично «солеными» словечками. Пятеро матросов горланили их лужеными глотками, топая ногами по расчищенной палубе; казалось, главное для этого танца – произвести как можно больше шума.
Хей-хо, морячок, а ну!
Пой да танцуй!
Только мигни! А вставить хрен
Можно в любом порту!
Сигнальный барабан рассыпал ритм контрапунктом к топоту танцоров. Пиликала скрипка, взвизгивала флейта, ревели голоса певцов. Остальные матросы хлопали в ладоши или, если говорить о грызах, у которых нет гладких ладоней, отбивали ритм сильными ногами. Алекс вдруг заметил, что тоже топает ногами, и заставил себя остановиться. Он сообразил, что глухой стук, отдающийся по корпусу корабля, под водой усилится еще больше, и это должно послужить сигналом для дольфинов.
Мелодия в общем-то была совсем простая. Алекс достал из кармана собственную деревянную флейту и тоже заиграл. Двое стоявших поблизости матросов оглянулись на него, ухмыльнулись и закивали. Приободрившись, Алекс продолжал играть, стараясь не обращать внимания на стихи, описывающие различные непристойные упражнения, которые могли быть выполнены с большинством торговых рас.
– Эгей, дольфы! – закричал матрос у борта, и Алекс посмотрел в ту сторону.
Что-то гладкое, позолоченное пеной, сверкающее бирюзой и серебром, вылетело из воды, взметнувшись выше палубы. Алекс заметил темный глаз, вглядывающийся в фигуры на палубе, потом вступила в действие гравитация, и дольфин, грациозно перевернувшись, вошел в воду – аккуратно, как падающий нож.
Из воды выпрыгивали другие дольфины, подобные гибридам драгоценных камней и молний: изумрудно-зеленые, сапфирово-синие, белые, серые, пурпурные. По-прежнему играла музыка, и дольфины начали прыгать ей в такт. Когда певцы наконец захрипели, песня закончилась чередой всплесков, и палубу окатила холодная соленая пена.
Появился капитан Чонсер; во время песни его не было, но кто-то сбегал за ним при первом же признаке дольфинов. Теперь он наклонился над бортом и закричал:
– Привет с «Очарованной»!
– Чер-ртовски очар-ровательно, – проскрипел в ответ на торге один из круживших внизу, и целый хор затрещал и защелкал, завизжал и захрюкал.
