— Да уж. Круто, — мейсти поморщилась. — А нас, вертдомцев, ещё упрекают, что — как это? Садисты.
— Кто так говорит?
— Да те, кто по-прежнему добивается мира. Вкупе со своими интересами.
— Так они ещё живы?
Лео поворачивается — лицо озаряет совершенно непредставимая гримаса, в которой смешиваются чистое удовлетворение, багровая ярость и чёрный смех.
— А как же! Ищут компромисса.
— Знаешь, мейсти. Моя подлая рутенская натура говорит, что при желании и мы обе могли бы отыскать нечто компромиссное. Что там у тебя водится в сумке?
— Вытряхнуть?
— Пожалуй. Если там нет никаких фирменных — вернее, гильдейских секретов.
Холщовые мешочки с травой, хрустальные склянки с микстурами. Латунные коробочки-погремушки, полные пилюль. Палка из мягкого дерева, такие Галина видела и раньше: кляп, чтобы впитывать в себя боль того, кем манипулируют. В её случае — роженицы. Страшного вида ножи, щипцы и клещи — куда там выставке «Орудия пыток» на ВВЦ. От их вида внутри Галины происходит очередная судорога — несильная. Хорошо это или плохо?
Воронка с кишкой неопознанного зверя — вливать лекарства или кормить жидкой кашкой. Хм?
Солидных размеров посеребрённый — если не серебряный вообще — шприц с тупой иглой. Явно не для внутривенных вливаний. Кольцо, которым управляется поршень, украшено тончайшим орнаментом.
— Мейсти, а это что такое?
— Новая разработка, лет двадцати от роду. Заменил используемые ранее бычьи пузыри с дудкой из рога, — отвечает Леора с неявным сарказмом. — Постарались сделать красивым, как любого первенца науки.
При последних её словах до Галины, наконец, доходит.
«Вот тупица-то, — думает она о себе с досадой. — Как ни притирайся к Верту, а всё одно изо всех скважин старушка Земля прёт».
— Ладно, мейсти, на такую процедуру я согласна, — говорит женщина. — Весьма эстетно получится, особенно, если мои дурные запахи уйдут вместе с дымом. Авось выманим моего дитятю на серебро. Тёплая вода после твоего помыва осталась?
— Так, давай теперь на «прогулочный камешек», молодцы, что догадались выписать. Все помои выжрет и не подавится, — торопливо говорила мейсти Леора. — Как у тебя внутри?
— Полным-полно водицы, дерьма и младенчика, — угрюмо сообщает Галина. — Ждёт не дождётся, наверное, когда начнёт меня мучить.
— Что, шевелится?
— Нет, затаился, стервец.
— Второй раз серебряной водицей тебя не накачать?
— Не стоит. Как бы я не выплеснула вместе с грязными помоями самого ребёнка.
— Так говорят в Рутене?
— Именно так в Рутене и говорят.
— Вы давно показывались лекарю? — вдруг спросил Одгар. Второй экзекутор, если и был, исчез.
— На днях. Сердце хорошее, сильное, как у двадцатилетнего.
— Нет, я о шраме. Снаружи должны быть желваки, а их нет, — экзекутор дотронулся пальцем до вдавленного треугольника, провёл вниз до ареолы.
— Оба рассосались, — Барбе пожал плечами. — И здесь, и на спине. После нетрадиционного лечения.
— И левое лёгкое.
— Зарубцевалось давно. Это так важно?
— Важно.
Говоря последнюю фразу, Одгар разделся до пояса. Потом отошел, одно бросил, другое взял в правую руку.
— Исполняю по обряду — показываю. Это второе из трёх, — Одгар поднял на уровень глаз клиента узкую плеть-девятихвостку. — Наилучший опоек, не склизок погибельный. Кожа гладкая, концы ремней закруглены, рукоять удобна для обхвата.
— Приятно познакомиться, — бормочет священник. — В бане мы, как помню, куда более грубым полосовались.
— А вон там — третье.
Обернулся, сдёрнул покрышку. Позади них возвышалось нечто вроде крыльца на две широкие ступени, из гладкого дерева. По сторонам брошены расстёгнутые ремни с массивными пряжками.
Станок для порки.
— Все, шуточкам конец, — говорит акушерка, осторожно направляя роженицу к прежнему месту. — Давай ложись обратно. Схватки начались как следует и вот-вот проявятся во всю силу. Или погоди.
Во внешнюю дверь стучат — уже в полную силу.
— О, Морячки кресло притаранили. Кутайся пока, чтоб не продуло. И не шевелись.
Узкие сени прямо распирает от внедрённой туда техники. Поскольку мейсти Леора не желает снова пачкать мытые-перемытые руки, работают простолюдины.
Наконец, кресло в клубах пара въезжает в родильный покой.
Чуть наклоненная спинка. Низкое сиденье с обширным вырезом похоже на старинный унитаз, только что дыра куда больше. На подлокотниках вертикальные выросты — Галина соображает, что это для рук, хвататься за них. А в самом низу нечто странное, почти гротеск. Две аккуратных подошвы, пришпиленные к металлическим стержням.
Леора торопливо выплёскивает на кресло ковшик подогретой воды — теперь котелок, висящий над очагом, постоянно полон — и протирает комком ветоши, смоченной в крепком вине.
— Вот. Лезь туда, а я тебя перевяжу по талии, чтоб не выпала, — командует мейсти. — Там всё, чтобы упираться. Хочешь — на задницу садись, хочешь — становись на корточки для удобства.
— У меня дома, — бормочет Галина, — к такому прибегали, когда шли уже потуги. Высокое такое. А до того лежали на кровати.
— И как — ловко получался акробатический номер?
Но госпожа Леора не дождалась ни слова в ответ: едва роженица устроилась на своём месте, как распухшее тело начали сотрясать бурные судороги и вопли.
— По тому слову, какое сказал нам ты, дают до ста ударов. Иди ложись, — со властью в голосе приказал Одгар.
Барбе повиновался. Дерево, отменно выточенное и выглаженное тонкой стеклянной шкуркой, отвечало всем изгибам и выпуклостям тела, как ладно скроенный наряд. Но ремни застегнулись втугую, плоть натянулась — не пошевелиться. Щиколотки, запястья, под коленями. Руки вытянулись вперёд, тело напряглось как струна — виолы или ал-лауд.
Палач захватил и волосы, перебрал пряди, откинул со спины.
— Теперь слушай, брат. Можешь считать удары, но это сделают и без тебя. Можешь молиться, только не словами. Не стыдись своего крика или чего иного. Но самое важное — не забывай глубоко дышать. Если не сумеешь наполнить грудную клетку до дна — подай знак, это позволено.
И ударил с протягом. Девять острейших бритв.
Кулаки пациента непроизвольно сжались, голова вздёрнулась кверху.
— То не боль, — сказал экзекутор. — То один лишь страх. Одолей.
Ударил ещё. В самом деле показалось куда легче — шёлк по шёлку, говорят иногда. Но лишь показалось.
А потом смешалось всё и вся. Кажется, он стонал на выдохе, забирая ртом раскалённый факелами воздух и отдавая обратно. Плеть невозбранно гуляла от шеи до срамных мест и снова до шеи, глаза щипало от пота и слёз, цепь, что шла к блоку в стене и держала запястья на весу, ритмично позванивала — или это происходило лишь в его собственных ушах?
