— Не ложью, а божьей правдой. Лицо изгнанницы стало похоже на маску. — Ты нашла правду здесь, о предательница собственных обетов. Весь Хан-Гилен, повинуясь твоему заклинанию, лгал. Но я избежала этой участи. Высылка дала мне свободу, я собрала людей, способных противостоять колдовству и укрепить пошатнувшийся закон. Закон остался, он действует. Он ждет, чтобы забрать тебя. Жрица улыбнулась.
— Не закон, а бог. Неужели вы не слышите, как он зовет меня? — Бог отвернулся от тебя.
— Нет. Даже от вас он не отвернулся, хотя вы этого очень боитесь, боитесь до такой степени, что готовы пойти против него и пасть в ноги его темной сестре. Когда я впервые подошла к вам, когда вы увидели меня и возненавидели за ту любовь, которой он одаривал меня, мне стало вас ужасно жаль, потому что вы совершенно не знали, что есть его любовь. Вы обладали саном, властью, но там, где вы искали бога, его невозможно было найти. Вы отчаялись, но по-прежнему продолжали искать там, где его не было. Он терпеливо ждал, взывая к вам, ждал, когда ваш взор обратится к нему. Даже сейчас он взывает к вам. Неужели вы так и не услышите? Неужели так и не увидите?
В глазах жрицы стояли слезы, слезы сострадания. Руки изгнанницы потянулись к ее лицу, но она уронила их и закричала: — Заставьте ее замолчать!
Сверкнули клинки. Жрица улыбалась. Даже боль не омрачила бы ее радости.
Послышался цокот копыт по камням. Низкий, сильный голос прокричал: — Санелин!
Ему вторил другой, более высокий, близкий к воплю: — Мама!
На поляну вылетели черный пони и рыжий боевой сенель.
Жрица лежала на спине возле воды, там, где ее бросили бандиты. Яркая кровь залила траву. Она не слышала и не видела, как взвыли мужчины, которых топтали копыта и разил князев меч. Тенью нависла над нею ее противница. Высоко поднялась рука изгнанницы, в которой сверкнул кинжал, но прежде, чем опустить его, женщина подняла глаза. Копыта ударили ее изящно и жестоко, узкая злобная голова нагнулась и пырнула сбоку острыми рогами. Изгнанница отшатнулась, корчась от боли. Нож ее взметнулся вверх, целясь в седока.
Санелин вскрикнула. Мирейн вскинул вверх руку, и тотчас из нее ударили молнии.
Нож все-таки нашел плоть, но сила удара была уже не та. Его владелица громко закричала, зажав ладонью глаза, и отлетела прочь.
Пони, фыркая, остановился. Ошеломленный Мирейн в нерешительности замер, махая обожженной рукой. Огонь в его ладони горел уже не так ярко, остались лишь золотые угольки. Санелин не могла отвести от него глаз, не могла говорить. И тут чей-то могучий кулак сбросил мальчика наземь.
Воцарилась полная тишина. На поляне не осталось ни одного живого врага. Человек, сбивший Мирейна, обернулся и увидел, что он совершенно один, беззащитен, а позади него — черный пони. Не раздумывая, он бросился наутек.
Тут и там на траве корчились фигуры, облаченные в пятнисто-зеленые платья. Рыжий жеребец стоял над человеком в темно-зеленой одежде, сжимавшим в руке окровавленный меч. Конь принюхивался к яркой шевелюре, вдыхая запах крови.
Ноги Санелин отказывались служить ей. Медленно, то и дело останавливаясь, она подползла к сыну. Тот неподвижно лежал, откинув руку, по которой от локтя до запястья тянулся длинный, но неглубокий порез. Ладонь пламенела, как будто на нее вылили расплавленное золото. Санелин упала рядом и припала к ней губами. Ладонь излучала жар, — то был знак, которым бог отметил своего сына. И которым сразил изгнанницу.
От жестокой боли, испытываемой жрицей, содрогнулась земля.
* * *
Элиан содрогнулась вместе с ней и, задыхаясь, проснулась. В траве что-то шептал ветер. Рыжая кобылка паслась на поляне; горделивые боевые рога не венчали ее голову, раненый князь не лежал у ее ног. Никаких убитых, никакого мальчика и его пони, никакой умирающей жрицы. Элиан была одна и очнулась как раз в том месте, где умерла святая и где ее собственный отец едва не нашел свою смерть. Он выжил лишь благодаря Мирейну, который пришел в себя, исцелил князя дарованной ему богом силой и доставил обратно в город.
Это было самое первое ясное воспоминание Элиан: истекающий кровью князь, перекинутый через седло своего боевого коня и поддерживаемый сзади мальчиком, и пони, плетущийся следом как собачонка. А к спине пони привязано обрывками пятнисто-зеленой ткани тело невесты Аварьяна.
Элиан села, вся дрожа. Видение исчезло, но вместо него возникло другое, от которого она готова была закричать. Лицо убийцы, ужасное своей красотой, точно сделанный из золота и серебра череп. Глаза, из которых ушло все человеческое, — огромные, слепые глаза демона, блеклые, как потускневшие жемчужины. Даже слепые, они рыскали вокруг, пытаясь определить того, кто их уничтожил. — Нет, — прошептала Элиан. Она едва отдавала себе отчет в том, что именно сейчас отвергает. Ненависть — да; угрозу Мирейну, а через него — Хан-Гилену и его князю. Но больше всего, вероятно, сам этот сон. Такие сны ниспосылает бог как дар властителям Хан-Гилена во имя защиты царства. Но Элиан покинула свою страну. Она не может быть пророчицей.
Во рту у нее пересохло. Она опустилась на колени, чтобы напиться из водоема, но в изумлении отпрянула. В чистой воде одно за другим возникали видения. Власти, пророчества, судьбы, богатства и вердикты королей. Они затягивали ее душу и взор, затягивали в глубины, уготованные для прирожденной провидицы. Их было так много… так много…
Сквозь чары пробилась вспышка гнева. Боги и демоны, да как они осмелились мучить ее? Элиан наклонилась, крепко зажмурив глаза, и стала пить. В глубине души она почти ожидала, что у воды будет привкус крови и железа, но та оказалась чистой и очень холодной и утолила ее ужасную жажду.
Элиан осторожно открыла глаза. Никаких видений. Только блики солнца на воде да еле видимые очертания камней на дне заводи.
Она присела на корточки. Солнце высоко стояло в чистом небе, воздух был теплый и ароматный. Кобылка мирно паслась. Когда Элиан на нее посмотрела, она остановилась и лениво согнала с бока муху. Какие бы силы света и тьмы ни завели принцессу в эту потаенную лощину, беспокоить ее они пока не намеревавшись.
Крохотная часть существа Элиан уговаривала ее поскорей сесть в седло, скакать, спасаться. Но холодный рассудок удерживал от этого шага. Даже на таком расстоянии от города любой крестьянин узнал бы княжескую кобылу и всадницу и любая погоня настигла бы их. Здесь они в надежном месте, в эту лощину никто не заглянет; а когда опустится темнота, они отправятся в путь.
Элиан обвела взглядом поляну: ее красота теперь казалась обманчивой, а уединенность — ловушкой. Как сам Хан-Гилен, окруженный и осажденный, как сама Элиан.
