Сможет она, интересно, заставить Гнусного Мужика взять ее обратно?
Может, нет.
А может, и да.
Если он будет знать, что Эдди пока еще жив, ей, может быть, и удастся его заставить.
Размышления эти вылились в одну еще более заманчивую идею.
2
Она была хитрой донельзя. Но при этом, хотя она и рассмеялась бы в лицо всякому, кто осмелился бы предположить такое, ей была свойственна и глубоко укоренившаяся неуверенность в себе.
Из-за этого последнего своего свойства, она подозревала первое в каждом, кто, как ей думалось, мог сравниться с ней по уму. И стрелок как раз попадал в их число. Она услышала выстрел и, поглядев туда, увидела, как от дула его револьвера поднимается тоненькая стуйка дыма. Перед тем, как пройти через дверь6 он перезарядил револьвер и бросил его Эдди.
Она понимала, для чего он это сделал: все равно какой— нибудь из отсыревших патронов да выстрелит, так что Эдди не останется без защиты. Она понимала и то, что в этом его великодушном жесте было послание и для нее (потому что Воистину Гнусный Мужик, конечно же, знал, что она наблюдает за ними; даже если б она вдруг спала, пока они с Эдди трепались, выстрел должен был ее разбудить): Лучше держись от него подальше. У него боевое оружие в полной готовности.
Но бесы на то и бесы, что бывают весьма хитроумными.
Даже если это маленькое представление было разыграно для нее одной, не исключено и то, что что-то было еще на уме у Гнусного Мужика, о чем, как и было задумано, ни она, ни Эдди даже и не догадывались? Вряд ли Гнусный Мужик не сумел допетрить до такой простой вещи: Если она увидит, что этот стреляет нормально, она, уж наверное, догадается, что и тот, который оставил ей Эдди, тоже должен стрелять.
Но допустим, он не сомневался в том, что Эдди уснет? Неужели он не сумел догадаться, что она только этого и ждет, чтобы тихонько стащить револьвер и спокойно вернуться в своей убежище наверху? Нет, просто не может быть, чтобы Гнусный Мужик всего этого не предусмотрел. Для беложопого он слишком смекалистый. Во всяком случае, достаточно хитрая бестия, чтобы сообразить, что Детта намерена оприходовать этого белого мальчика по полной программе.
Так что, может быть, Гнусный Мужик нарочно зарядил этот револьвер плохими патронами. Один раз он ее уже облапошил — почему бы еще раз не облапошить? На этот раз она тщательно проверила барабаны, чтобы там снова не было пустых гильз, и да, с виду они не отличались ничем от хороших патронов, но это еще не значило, что они таовые на самом деле. Может быть, он сделал так, что они все равно не выстрелят. В конце концов, он большой дока в оружии. Он вполне мог чего-нибудь там нахимичить. Ну конечно, он снова решил обвести ее вокруг пальца! Чтобы Эдди накрыл ее по-настоящему боевым револьвером. А как бы он ни устал, дважды он своей ошибки не повторит. На самом деле, он не повторит своей прежней ошибки именно потому, что устал.
Хитрый ход, беложопый, подумала Детта, лежа в своем сумрачном логовище, в этой тесноватом, но почему-то уютном темном уголке, пол которого устлан ковтор из размягчившихся истлевающих косточек мелких зверюшек. Хитрый ход, но теперь я на это дерьмо не поддамся.
В конце концов, ей теперь незачем было стрелять в Эдди; ей нужно было лишь ждать.
3
Она боялась только одного: что стрелок вернется до того, как Эдди отрубится, — но он что-то пока не показывался. Обмякшее тело у порога двери не шевелилось. Может быть, у него там возникли проблемы с тем, чтобы достать лекарство… уж он-то умеет искать приключения на свою задницу, насколько она успела его изучить. Такие как он сами ищут себе геморои и находят их так же легко, как сука в течку всегда находит себе кобеля.
Эдди уже два часа искал женщину по имени «Одетта» (как же она ненавидела это имя!), носился вверх-вниз по холмам и орал благим матом, пока окончательно не сорвал себе голос.
И вот она наконец дождалась: Эдди вернулся на узкий клинышек берега и уселся рядом с коляской, глядя по сторонам с этаким безутешным видом. Он потрогал колесо коляски, и прикосновение это было похоже на ласку. Потом рука его бузвольно упала, и он тяжело вздохнул.
От этого зрелища у Детты вдруг заболело горло; боль пронзила голову, точно летняя молния, и ей показалось, что она слышит голос, он зовет ее… зовет и требует.
Нет, не надо, мысленно проговорила она, не имея ни малейшего представления о том, к кому обращается. Не надо, не в этот раз, не сейчас. Не сейчас, быть может, больше уже никогда. Молния боли снова пронзила голову, и Детта сжала кулаки. Лицо ее тоже сжалось как будто в кулак, скривившись гримасою сосредоточенности — выражение примечательное и поражающее странной смесью уродства и почти блаженной решимости.
Заряд боли больше не повторился. Не слышно было и голоса, который иной раз пробивался сквозь эту боль.
Она ждала.
Эдди подпер подбородок руками, чтобы голова не клонилась на грудь, но вскоре стал опять клевать носом, кулаки соскользнули со щек. Детта ждала, сверкая черными глазами.
Голова Эдди дернулась. Он заставил себя встать на ноги, подошел к морю и брызнул водою себе в лицо.
Вот и славненько, беленький мальчик. Жалко только, что здесь нет таблеток таких, чтоб не спать, а то ты бы принял парочку, да?
На этот раз Эдди уселся сначала в коляску, но, очевидно, решил, что так ему будет слишком удобно. Он долго смотрел сквозь дверной проем (чего ты там углядел, белый мальчик? Детта дала бы тебе двадцать баксов, чтобы только узнать), потом выбрался из коляски и снова плюхнулся задницей на песок.
Снова подпер подбородок руками.
А вскоре его голова опять опустилась на грудь.
На этот раз он уже не противился. Его подпородок уперся в грудь, и даже сквозь шум прибоя Детта различила, как он храпит. Очень скоро Эдди повалился на бок и свернулся калачиком.
С несказанным удивлением, отвращением и испугом она вдруг поняла, что ей жалко этого белого мальчика. Он похож на упрямого малыша, который старается высидеть в Новый год до полуночи, но в конце концов засыпает, так и не дождавшись волшебного часа. Но потом она вспамнила, как они с Гнусным Мужиком пытались впихнуть ей отравленное мясо и при этом дразнили ее своим, хорошим, в самый последний момент отводя эти куски от ее рта… до тех пор, по крайней мере, пока не испугались, что она может умереть с голоду.
Но если они боялись, что ты умрешь, то скажи, пожалуйста, зачем бы им надо было травить тебя?
Вопрос, возникший в ее сознании, напугал Детту так же, как напугала ее эта странная жалость к белому парню. Обычно она не задавалась никакими вопросами. И даже более того: голос в ее сознании вовсе не походил на ее собственный. Это был голос кого-то другого.
