— Ты согласна? — прошептал он.
— Ох, Моран!.. — Она вскинула руки и обхватила его за шею. — Моран! Джурич Моран! Ох, Моран!..
Уткнувшись лицом ему в грудь, Хетта заплакала, и безопасно, тихо, окутанная нежностью погрузилась в ту самую пропасть, о которой только что с таким ужасом грезила.
* * *
— Этот гобелен, — сказал Джурич Моран, — не должен быть выставлен на всеобщее обозрение. Он заключает в себе великую тайну семьи Таваци. И вы запомните только это — но запомните накрепко. Что до остального, то это напрочь выветрится из ваших голов. Сейчас вы все еще отдаете себе отчет в том, какие события происходили в вашей семье и в Гоэбихоне на самом деле. Вам известно, что бедняжка Иман, дочь Хетты Таваци, родила ублюдка по имени Номун; что ублюдок этот вместе со своей безумной матерью погубил многих сограждан, в том числе и Готоба, второго сына Энела Таваци; что Хетта Таваци в конце концов поднесла своей дочери отраву и тем самым попыталась избежать большего позора. Все это вам известно.
Он медленно обвел глазами собравшихся.
Все Таваци были здесь, и снова в доме стояли длинные столы с яствами, только теперь на месте смертной кроватки лежал свернутый в трубку гобелен. Моран возвышался прямо над ним, расставив ноги, — у левой ноги блюдо с жареной свининой, у правой ноги блюдо с хлебными лепешками.
Одни Таваци вздрогнули раньше — когда Моран упомянул о предательстве Номуна и его матери; другие позднее — когда речь зашла о том, что Хетта убила собственную дочь. Один только Энел Таваци сохранял полное равнодушие и просто ждал, пока завершится церемония.
— А теперь я покажу вам мою новую работу! — сказал Моран. — Клянусь всеми моими кишками, она стоит того, чтобы на нее посмотреть!
Он наклонился над гобеленом и свистнул сквозь зубы:
— Энел Таваци, помоги мне.
Вдвоем они развернули тканую картину и повернули ее к присутствующим, чтобы все могли полюбоваться. Гобелен изображал знакомый всем пейзаж — реку Маргэн и город Гоэбихон с его башнями и стенами. А на реке пылали корабли с разрисованными бортами и треугольными красными парусами. Десятки пиратов, охваченных пламенем, корчились на палубах, и среди них можно было различить фигурку молодого человека с лицом, закутанным в вуаль. Он воздевал руки к небу в тщетной мольбе о снисхождении, а огонь плясал на его голове и бежал по его одежде.
— Сейчас вы еще помните, что ничего этого не было, — сказал Моран. — Но скоро все изменится. Скоро бывшее станет небывшим. И только одно сохранится в неприкосновенности: гобелен. Вы должны беречь гобелен, вы должны прятать его и вы ни в коем случае не должны ничего в нем изменять.
Он помолчал, надеясь, что за время этой паузы каждое его слово надежно впитается в память слушателей. Затем положил гобелен на стол и спрыгнул на пол. Вслед за ним спустился и Энел Таваци.
Хетта подошла к своему бывшему ученику.
— Что все это значит? — спросила она тихо.
— Ты же с самого начала моей речи была здесь и все слышала, — ответил он, подняв бровь и рассматривая ее удивленно, как будто видел в первый раз. — Кажется, я выразился довольно внятно.
— Помнится, еще недавно ты заклинал меня никому не рассказывать о моем преступлении, — прошептала она, — и сам же при всех разгласил тайну.
— Через несколько часов это не будет иметь никакого значения. Мой гобелен отменяет все трагедии, — Моран сделал энергичный жест, как будто зачеркивал нечто. — Впрочем, я еще не вполне понял, что именно он отменяет. Многие детали неясны даже мне самому, хоть я и творец этой великолепной, мощной вещи. Но некоторые базовые позиции определены уже сейчас. Например, Гоэбихон точно не будет взят и разграблен, а женщины, соответственно, не будут изнасилованы. Пиратские корабли и вместе с ними Номун-ублюдок бесславно сгорят. Точнее, сгорели. Если я не ошибся в расчетах, то в самое ближайшее время вы все осознаете и убедитесь на собственном опыте в том, что именно так все и происходило.
— Это обман? Иллюзия? — настойчиво допытывалась Хетта.
— Нет, просто… Как бы это выразить поделикатнее, чтобы ты сразу в обморок не хлопнулась? — Он задумался на миг, а потом махнул рукой и сказал прямо: — Просто другое прошлое. Ничего особенного. Правда, проделывать такие штуки строжайше запрещено, и если Мастера в Калимегдане узнают, то… то я… то мне… — Он криво улыбнулся. — Да кто им расскажет-то? Никто! Вы ведь все равно ничего не вспомните.
— А вдруг ты ошибся? — Хетта Таваци сверлила Морана взглядом. — Если твое вмешательство окажется губительным?
— Ты не любишь сюрпризов? — Моран обиженно надул губы: — Отойди от меня, коварная женщина. Меня удручает твое неверие в мои способности. Я желаю вкушать плоды моего триумфа. Я желаю есть, пить и веселиться!
С этим он уселся за стол, и остальные последовали его примеру.
Когда пиршество было закончено, гости разошлись, гобелен убрали в сундук, и стол разобрали. Слугам было приказано работать всю ночь, чтобы к утру в доме не осталось и следа от вчерашнего беспорядка. «Потом можете выспаться и даже взять выходной день», — добавил Джурич Моран, завершая речь, обращенную к служанкам. Те ожидали подтверждения от господина Таваци, а господин Таваци пробурчал: «Делайте, как вам сказано» и ушел к себе.
* * *
В эту ночь Хетта спала беспокойно. У нее болел средний палец на левой руке, и она никак не могла понять причину этого странного недомогания. Она ворочаясь с боку на бок, пыталась сгибать и разгибать палец, гладила его, мяла и снова погружалась в тревожные сны.
Ее муж проснулся перед самым рассветом. Хетта сразу услышала, как он ворочается, и по его дыханию поняла, что он не спит.
— Нужно будет выгнать этого твоего ученика, — проговорил господин Таваци, оборачиваясь к жене и открывая глаза. — Из нашего дома и из Гоэбихона. Чтобы духу его здесь не было! — Он улыбнулся Хетте чуть виновато: — Не понимаю, отчего я даже во сне не переставал об этом думать… Но согласись, господин Джоран явно утратил всякое представление о приличиях. Он ведет себя в нашем доме как хозяин, распоряжается слугами. Он помыкает даже нами! Что это за праздник, который он устроил? В честь чего было пиршество? У меня от этого Джорана сразу начинает болеть голова.
— Нет ничего удивительного в том, что он командует и переходит все границы, в том числе и границы приличия. Для таких, как он, не существует ни запретов, ни препятствий. Это Джурич Моран, — ответила его жена, садясь в постели. — Прости, что не рассказала тебе этого сразу.
— Ничего страшного. Я почти догадался. Догадка постоянно крутилась у меня в мыслях, но никак не желала выйти на свет, отсюда и головная боль… «Джоран»! Ну и имечко. Таких не бывает. Разумеется, это Джурич Моран. Я должен был сразу сообразить. Одно только непонятно: почему тролль из числа калимегданских Мастеров явился в наш городок да еще попросился в ученики?
