И посмотрел на Шестирукого.
Так он смотрел на бабушку, пока та была жива – и Полина ни в чем не могла отказать внуку. Так он смотрел на конюха Пьеро, и тот соглашался обучать сопляка фехтованию. Так он смотрел на графа, и его сиятельство без причины защищал маленького строптивца. Так он смотрел на отца, и тот шел на уступки. Валяясь в луже, окровавленный, так он смотрел на портовых крыс, и те, утомившись его лупить, взяли мальчишку с собой в харчевню и накормили супом.
Но на Кристобальда Скуну взгляд юноши не оказал должного воздействия. Бронза ударилась о сталь – и отступила.
– Не могу, – ответил гипнот. – Если я соглашусь, ты умрешь.
– Почему?!
– Мы, гипноты, не гипнабельны. Начни я изменять твою психику, формируя наложение, и ты погибнешь, или сойдешь с ума.
Сперва Бертран пропустил мимо ушей это «мы, гипноты». Затем остолбенел от удивления, выпучив глаза – дивные, черные, убедительные глаза. И дал согласие остаться при лабораториях Скуны.
Ученик Шестирукого – возможно, последний ученик, учитывая возраст Скуны, – он косвенным образом воплотил свою мечту. Работа с людьми и хомобестиями, мастерами рукопашной. Накопление архивов боевого опыта. Не в силах достойно применять, он фиксировал и комбинировал, составляя инстант-образы.
Наложение требует искусности. Не все совместимо. Предложи могучему толстяку гарпическую манеру драться – и толстяк порвет сухожилия. Со временем Бертран научился безошибочно определять виды совместимости. В изяществе «подсадки» ему не было равных, если, конечно, не считать Шестирукого.
– Собирайся, – однажды велел Скуна. – Мы едем в столицу. Ты сопровождаешь меня. Присматривайся, мальчик. Еще год, и ты сдашь экстерном бакалавратуру. А там – университет. Степень магистра ждет тебя. Ты рад?
– Я рад, – поклонился Бертран.
Он радовался другому. Великий, обожаемый, ненавистный дед – в столице. И, кажется, внук из провинции все же сумеет утереть деду нос…
* * *
– Я хотел, как на Гаджамаде, – Бертран глядел в пол. – Я знаю, как там. Мне рассказывали. Скромность, говорят они. Великий воин выглядит безобидней мотылька! Я и подумал: кто выглядит безобидней покойника? В трансе все объекты убивали своего врага. А сами оставались живы. Моя победа выглядела безобиднейшей на свете…
Он шмыгнул носом, став похож на нашкодившего щенка. Вместе с этим в Бертране проявилось странное достоинство. Такое иногда возникает у преступника, который взошел на эшафот и наконец сообразил, что петля – не шутка, и не абстракция.
– Скромность, – повторил капитан, накручивая на палец рыжую прядь волос. – Нет, малыш. Тут ты дал маху. Гордыня…
– Я!.. – вскинулся юный гипнот. – Неправда!..
И умолк.
– Я не о твоей гордыне, – Штернблад-старший взял бутыль «Простака», потряс, вслушиваясь в бульканье, но наливать не стал. – Хотя это отдельная тема для разговора. Я о гордыне твоих… э-э… объектов. Они, знаешь ли, аж лопались от гордости. Трудная победа над врагом-виртуозом! Доминго, Мартин, гвардеец… Даже гарпия. Ты растопил и ее лед. Проклятье, ты взлелеял их гордыню, бросил в землю ядовитое семя, и теперь читаешь мне лекцию о скромности? На Гаджамаде еще говорят: уважение! Где твое уважение, малыш? Думаю, ты презирал их.
За окном копились сумерки. Рассказ Бертрана занял много времени. После него капитан поведал Скуне о драке на мосту, драке на крыше, драке в переулке и драке в темном углу. Судя по тому, как нервничал юноша, этим его подвиги не исчерпывались.
Но дед не стал уточнять, а внук держал язык за зубами.
– Меня ты оставил на закуску. Взгляни я тебе в глаза, и ты бы позже вернулся к учителю, доложив, что не застал меня дома. Кого ты припас для дедушки, малыш? Леонида? Минотавра?
– Л-леонида…
– Славная идея. Впечатляет. С твоими архивами легче стравить человека и миксантропа. Ты столько раз делал перекрестное наложение, что это въелось в твои мозги! Я очнулся бы у забора, страдая от болезненных, но неопасных для жизни ран. С памятью о бое, который выиграл, проспав весь бой от начала до конца…
Шестирукий Кри неприятно усмехнулся.
– Допускаю, Рудольф. Ты бы очнулся, и все такое. Но я допускаю, что этот дурачок вовсе не очнулся бы. А ты приехал бы ко мне на моей карете, правя лошадьми. И с грустью доложил, что старый Скуна лишился хорошего помощника. Помнится, ты уже имел дуэль с боевым магом?
– Да, – кивнул капитан. – Славный опыт. Его мне хватит до конца дней. Повторения я не хочу.
– Вы позабавили меня, судари Штернблады. Ваша история достойна авантюрьетты. Какой-нибудь Биннори купил бы сюжет за большие деньги. Внук-гипнот преследует деда-солдата. Жаль, я не пишу стихов.
– А в молодости? – заинтересовался капитан.
– Не твое дело. Как ты понял, что бои происходили в трансе? По отсутствию серьезных ранений?
Чтобы хоть чем-то заняться, а вернее, скрыть желание бежать отсюда со всех ног, Бертран пошел по номеру, зажигая свечи. Несметное множество свечей – на шкафу, на стене; в блюдечках на каминной полке. Черный интерьер располагал к богатому освещению. Бережно держа огниво, ассистент подносил зажженый трут к фитильку…
Огонь выхватывал часть лица юноши. Всякий раз это создавало иную маску. Страх, отчаяние, суровость. Предчувствие беды. Надежду на благополучный исход. Театр масок двигался по номеру, демонстрируя богатство выразительных средств. Пламя бросало отблески на красный шелк халата Скуны – звезды в крови; на стекло бутыли – звезды в луже.
Капитан следил за спектаклем, медля с ответом.
– И это тоже, – в конце концов сказал он. – Только на сцене бой не уродует премьер-тенора. Изящные ссадины, кровь в углу рта! – и можно петь арию. В жизни все иначе. Судя по рассказам пострадавших, они должны были надолго угодить в лазарет. И утешаться на койке гибелью врага. Доминго же ушел в караул, гарпия потащилась на лекции, Мартин встретил меня во дворе… Фактически ты гримировал их, малыш. Снаружи рвал одежду, изнутри диктовал ранения. Как мог, как умел. Как представлял это в воображении. Будучи ограничен законами транса: стигматы не опасны для здоровья, сильное повреждение разрушает уни-сон… Радуйся! – эту несуразицу я заметил не сразу.
– Он радуется, – ответил Шестирукий за ученика. – Я вижу, он очень рад.
– Сперва меня смутило отсутствие трупов. Один утонул, второй исчез, третий улетел. Затем – перила. Рябина во дворе университета. Рябина с целехонькими ветвями. Хотя на дерево, судари мои, свалился увесистый покойник! Следующей была гарпия. Атакующая гарпия, которую я поймал на грудь.
