Нити подрагивали в подводном течении его амбиций, в горячих струях его зависти, и она переплела их, соткав судьбу убийцы. Брат убил ее и помешал исполнению воли бога.
— Один, — сказала она, — ты не сможешь жить во мне. Я сильнее тебя, мою магию нельзя сбрасывать со счетов. Здесь, у темных вод, что питают древо, на котором держатся все миры, я получу то, что мне причитается.
Сколько рун он попытался в нее поместить? Двадцать четыре, три восьмерки, что в сумме дают двадцать четыре, магическое число, число бога. Когда двадцать четыре руны оживают внутри человеческого существа, тогда старый бог является, готовый принять свою малую судьбу на земле, чтобы избежать большой судьбы в вечности.
Он попытался сделать из нее свою жертву, как сделал это в прошлом с ее сестрами. Сестры? Разве она имеет в виду Стилиану? Нет. Другие сестры, связанные с нею навек.
Где же они? Урд. Верданди. Ее поразили эти странные имена. «Может, они тоже обрели плоть, как и я?» Откуда только берутся подобные мысли? Из воды. Она увидела путь бога, кровавый след, протянувшийся через всю историю человечества. «Он должен заплатить за это!»
Ворона черно крыло,
Алые пятна на белом снегу...
В голове зазвучал чей-то заунывный голос. Он ей не понравился. Она не любит его, того, кто говорит. «Ты готова принять жертву?» Она знает его бесконечно долго, дольше, чем может вспомнить. Мертвый бог, Один, Геката, Меркурий — все это его бесчисленные проявления. Он где-то рядом. Она увидела холм, серый в свете раннего утра, и людей на дереве, задыхающихся в петлях, дергающих ногами в пляске бога мертвых. Она увидела золото, которое короли швыряют в мутные воды, рабов, связанных и утопленных, с ожерельями мертвого бога на шеях — с удавками, затянутыми сложным тройным узлом.
Потом она увидела его рядом с собой в воде, в кровавом свечении камней, его распухшее лицо удавленника, черную веревку на шее, пустые глаза, устремленные на нее. Он бормотал лишенную ритма песню:
— Под виселицей восславляют меня,
под луной взывают ко мне;
три узла, три лица, три меня.
Трижды страдал я,
в жертву себе себя принося,
меж ветвей страшного древа.
Она слышала, как безумным фонтаном вырываются слова:
— Говорят, вошла ты в город осторожно,
постучалась в дом как вала.
И с тех пор простой гадалкой
ходишь средь людей.
Но личина не поможет скрыться...
Слова, кажется, обладали огромной силой. Они погребали ее под собой, словно комья земли, и она протянула руки, чтобы разгрести их. Она услышала гул барабана, этот звук медленно и с трудом разливался у нее над головой. Воля бога была скована холодным железом вечной гибели, и она знала, что он предлагает. Смерть, снова и снова, которая расползается темным пятном по светлому миру.
— Госпожа, — проговорил бог, — кажется, я знаю твое имя. Я принял тебя за кое-кого другого.
— За кого?
— За себя.
Его сознание парило над ней, казалось, холодные пальцы легли на лицо, отчаянно вытягивая, нашаривая символы, словно душа ее была дом, а он — скряга, выискивающий по всем углам монетки.
— Ты знаешь меня, старик. И я знаю тебя. Бешеный. Сумасшедший. Всеобщий Отец. Всеобщий Ненавистник.
— Я знаю тебя.
— Назови мое имя.
— Я не смею его произнести.
— Меня зовут Скульд.
— Разве ты смогла войти в мир живых?
— А разве я позволила бы тебе отправиться туда без меня?
— Но у нас с тобой уговор.
— Только до тех пор, пока ты честно соблюдаешь условия.
— Я буду честно соблюдать условия. Клянусь рунами, что соблюдаю, буду соблюдать!
Огромное серебристое дерево, доходящее до звезд, раскинулось над ней. Символы в источнике сверкали, словно сокровища с затонувшего корабля из детской сказки.
— Ты нечестно играешь с судьбой, Один, заставляешь нас разделять с тобой смерть, творишь странную магию, приносишь нас в жертву нам же. Посмотри-ка, что я соткала для тебя в этот раз.
Она протянула к нему руку. С пальцев свисали багровые нити, тянулись к богу, оплетали его бледное тело, притягивали ее к нему.
Он раскинул руки, разрывая нити, и замелькали образы: изможденное голодом, истерзанное тело девочки в пещере; светловолосая женщина, кричащая от боли, и волк, вгрызающийся в ее внутренности.
Зазвучал голос бога:
— Вот дары, что я принес тебе:
смерть за жизнь, жизнь за смерть.
Я склонился пред тобой,
ради тебя страдал глубоко.
Эли услышала собственный голос:
— Разве ты не слышишь, как он воет, желая твоей крови? Волк рвется из пут, которыми ты связал его.
Каждая жилка, каждая мышца на бледном, израненном теле мертвого бога была не чем иным, как чертой руны; татуировки, покрывавшие его торс, руки и лицо, тоже были рунами. Сам бог был рунами. Он обещал умереть за нее — это и была судьба, написанная в водах, струившихся между ее пальцами, — однако же он убивал ее во всех ее многочисленных воплощениях. Она видела себя такой, какой была когда-то: шаман в звериной маске, глядящий на холодное море; оборотень в волчьей шкуре; и много-много других воплощений, мужчин и женщин, на протяжении множества жизней, когда она пыталась привести бога к обещанной ему судьбой смерти. Он ранил ее, обманул, вырвал ей сердце, оставив в этой воде в образе мертвой девочки, — Один, извечный убийца.
— Ты обманом переиграл меня, господин. За это ты заплатишь то, что должен.
Бог заговорил:
— И взял я веревку, веревку по имени Тонкая,
и привязал я волка к скале по имени Крик.
Скала людей, плоть моя теперь человечья,
чтоб он терзал, а я умирал, норн ублажая,
дев, что сплетают судьбы людей и богов.
Эли ответила:
— Твоя судьба в том, чтобы умереть. Посмотри, какую нить я спряла.
— Если я погибну в среднем мире, ты обязана сдержать клятву.
— Ты не погибнешь, — пообещала Скульд. — Я заточила руны в этом озере. Они не смогут войти ни в чью плоть.
— Шестнадцать я вытащил из воды и забросил к звездам, чтобы они вселились в людей.
— Восемь я сохранила здесь, а шестнадцать вернутся.
— Я вытащу их из воды.
— Ты разливаешь себя по треснутым сосудам. Я заманю их сюда на смерть. И буду держать здесь, пока волк не освободится, чтобы уничтожить тебя. Такая судьба тебе начертана еще при рождении мира.
— Я повелитель магии. Ты, судьба — все вы подчиняетесь моей воле, — сказал бог.
— Тогда оставайся, давай сразимся, только ты и я.
