Снова бежать… если это неспешное ковыляние можно назвать бегством. Впрочем, Алан уже начал привыкать к такому жизненному ритму. Нормальное миссионерское турне. Бежишь из одного города в другой, доводишь дело до необходимости скрыться — и пожалуйста, все дороги по твою душу. В Таораме тоже надолго не зацепишься… тоже случится какая-нибудь пакость.
Жизнь, ещё недавно такая лениво-скучная, вдруг опомнилась и как бешеный конь понеслась галопом, не разбирая, куда. События накладывались друг на друга с такой скоростью, что Алан едва успевал фиксировать их. А уж обдумать — и вовсе было некогда.
Всё началось на третий день после визита скорбного зубами Хаонари. Гармай, после завтрака убежавший в город — «на базар, закупиться кой-чем» — вернулся после полудня. Быстро вошёл в горницу, разбудил клевавшего носом Алана.
— Хватит спать, господин. Беда. Там такое в городе…
— Что? — Алан раздражённо уставился на мальчика. Снилось что-то милое, домашнее — то ли снежная баба, то ли зачёт по библейскому ивриту в университете. — Что стряслось?
— Да уж стряслось, — поспешил слить информацию Гармай. — Бунт в городе, вон чего. Рабы восстали. Дома высокородных жгут, городскую канцелярию погромили, знатных людей режут. Тут-то у нас ещё тихо, богатых в округе не больно-то много.
А возле главной площади чего творится… Я на базаре потолкался, много чего услышал. Знаешь, сразу в разных местах вспыхнуло. Будто заранее знали. На восходе солнца, едва городские ворота отворили. Их такие толпы… в городе рабов-то, почитай, поболе, чем свободных будет. Ну, не все, конечно, поднялись, но многие. Говорят, четыре великие дюжины… Врут, может, но я сам орды ихние видел. Пьяные, с оружием. Они ведь первым делом, до света ещё, на гарнизон двинули, а какой тут гарнизон… смех один. От силы дюжина дюжин солдат, и те дрыхнут. Ну и вырезали подчистую, саблями разжились, копьями. А с восходом уже и в знатных домах началось. А знаешь, кто у них главный, у бунтовщиков? Нипочём не догадаешься. Урод этот, кто к тебе тогда приходил. Хаонари, раб старшины красильщиков. Видели его, как он командует.
Новости чем-то напоминали камни гостеприимной деревушки Аргимги. Так же больно лупили, только от них голову ладонями не закроешь. Вот тебе и страдалец, обиженный мировой несправедливостью. Наверняка уже тогда всё подготовил. Судя по рассказу мальчишки, восстание явно спланировано заранее. Выходит, незадачливый мужичина — лидер какой-то подпольной рабской организации? Местная разновидность Спартака? А приходил зачем? Действительно зубы разболелись? Действительно не знал, что тётушка в отъезде?
— А как же городское начальство? — убито спросил он. — Стража, темница?
— Толком не знаю, — замялся мальчишка. — Разное люди говорят. Вроде, начальствующего над налоговой палатой, высокородного господина Хиусси, на кол посадили, да перед тем на руках пальцы отрезали. Начальствующего над гарнизоном в его же доме сожгли, с семейством всем и слугами, которые к разбойникам присоединиться не пожелали. А городской глава, высокородный господин Гаймаизи, вроде как успел бежать. И начальник городской стражи. Что с судьёй, никто не знает, но дом его пожгли. Так что нет теперь властей в городе. А на базаре торгуют только мелочью всякой, серьёзные купцы закрылись, товар увозят.
Гармай помолчал, потом добавил:
— Ты, господин, вон чего… посиди-ка лучше в подвале, туда уж точно никто не сунется. А я опять побегу, разузнаю новости.
— Я тебе побегу! — вскинулся Алан. — Совсем сдурел? В городе погромы, кровь льётся, а он «побегу». Ни шагу отсюда, понял?
— Господин, — без всякой обиды в голосе, но очень твёрдо сказал Гармай, — ты уж прости… но так надо. Разузнать надо, что да как. Иначе мы тут очень скоро пропадём. Да и не бойся за меня, цел буду. Кровь-то она льётся, да больше благородная. А во мне самая обычная, рабская, кому я нужен?
И не договорив, смылся. Не хватать же… да и как его схватишь, такого шустрого?
Алан не то что на иголках сидел — казалось, иголки истыкали всё его тело, от макушки до пяток. Молился, бросал, считал до тысячи… вспоминал сложнейшую систему спряжений глаголов в языке миужи — самом распространённом в Ги-Даорингу… и каждую минуту вздрагивал: что с мальчишкой? Жив ли?
Вернулся тот к вечеру, совершенно невредимый, не считая нескольких царапин.
Первым делом закрыл ворота на засов. Потом поделился новостями. Оказалось, часть восставших рабов двинулась за город, громить сельские усадьбы, а остальные, в том числе и великий вождь Хаонари, остались в городе. И далеко не все упились в стельку — на ворота выставлены караулы разбойников. Среди рабов нашлись и грамотные — им велено пересчитывать и описывать награбленное имущество.
Вылавливают всех, кто владеет рабами. Зарезаны все пойманные храмовые жрецы.
Сколько улизнуло, никто не в курсе. К восставшим рабам примкнула и городская чернь — эти не упустят возможность пограбить. Живут днём сегодняшним.
— А самое главное, — растеряно сказал Гармай, — люди Хаонари на базарной площади прокричали. Они, значит, не просто так восстали, а исполняя волю, представь себе, Истинного Бога. Дескать, Ему неугодно, что есть на земле рабство, и велел Он посланнику Своему, Хаонари то есть, это дело прекратить. Всех, кто рабами владел — под нож. Отныне все рабы Высокого Дома объявляются указом Хаонари свободными. И причитается им из имущества бывших хозяев соразмерная часть.
— Вот это и называется «приплыли», — последнее слово Алан произнёс по-русски, но Гармай понял.
— «Приплыли» и есть, самый настоящий. Смекай, господин, они ж ещё только во вкус вошли. Как все знатные дома пограбят, так и за незнатные примутся. И к нам придут. Тётушка хоть и не из высокородных будет, а дом, сам видишь, большой, добротный… она поведала, от какого-то купца ей достался. Уж точно решат, что серебро тут имеется, а то и золото… — он надолго задумался, потом продолжил: — Конечно, по первости-то заклятий побоятся, верят же, будто тётушка дом свой предохранила колдовством всяким-разным. Но потом осмелеют. Будь она тут, уж она бы им показала… но тут только мы, и про то многим ведомо. А ты к тому же владелец раба получаешься… В общем, думать надо. Бежать бы нам из города, да нельзя, разбойные караулы никого не выпускают. И такого, как дедушка Сианири, тут нет, под видом баранов никто нас не выведет.
Говорил он вполне разумно, и оттого лишь тяжелее становилось на душе. Если уж Гармаю отказала такая привычная бесшабашность — значит, попали они крепко.
— Да и тётушку дождаться бы стоило… И дом бросать нехорошо, — добавил мальчишка. — Разграбят же.
