— Они бы выросли и унаследовали отцовских рабов, — снисходительно разъяснил Хаонари. — Это и дураку понятно.
— Они — дети, а поднявший руку на дитя — враг Богу Истинному. Нельзя злом победить зло, оттого оно только умножится.
— С чего ты это взял, Алан? — ухмыльнулся Хаонари.
Как чисто и внятно, почти без акцента он произносил его имя! Не то что все прочие — «Аалану». Да и стилистика его речи заметно изменилась. Сейчас это был уже не тот угрюмый дядька, косноязычно жаловавшийся на свою жестокую судьбу.
— Я — вестник Бога Истинного, — сумрачно ответил Алан. — Я принёс на ваши земли Его учение, которое в наших краях живёт уже полторы великих дюжины лет. Тебе довольно этого?
— А почему мы должны тебе верить, Алан? — Хаонари изобразил голосом ледяную учтивость. — Как нам убедиться, не сочинил ли ты всё это сам? Ты можешь доказать, что послан Богом? Можешь совершить чудо? Скажем, низвести с неба молнию? Поколебать своим словом землю? Вставить зубы вон ему, — указал он на одного из своих телохранителей, ухмылявшегося чёрным провалом рта. — А? Вот так-то, — выждав долгую паузу, удовлетворённо облизнул он губы. — Может, тебе и довелось кое-что слышать об Истинном Боге, но ты знаешь только частицу правды. А я знаю всё! Ибо открылся мне Истинный Бог, и видел я огненные глаза Его, и велел Он мне стать карающим мечом Его, пройти по всей земле, с восхода до заката и с полуночи до полудня, наказывая знатных и неся свободу рабам!
Голос его вновь изменился — появилась тонкая истерическая струнка. Сподвижники теперь взирали на него не только с обожанием, но и с ощутимым страхом. Верил ли сам Хаонари в свои слова, было непонятно, но охрана похоже, верила в это стопроцентно. Пожалуй, никому из них раньше не доводилось видеть одержимых. И сейчас они, раскрыв рты, внимали своему великому пророку.
— Хаонари, — строго сказал Алан, — прекрати нести чушь. Если ты не лжёшь и тебе кто-то являлся, то никак уж не Истинный Бог. Это был враг Его, сатана, который умеет принимать светоносный вид. Ты обманулся, Хаонари. Но ещё не поздно покаяться…
— Это тебе не поздно ещё покаяться, — улыбнулся Хаонари. — Я почему и пришёл к тебе… Присоединяйся к нам, Алан. Ты всё-таки что-то слышал об Истинном Боге, из твоих слов можно извлечь кое-что полезное. И говорить умеешь складно, да и писать, как мне доложили. Такие люди нам нужны, мы в самые дальние концы земли пошлём вести об Истинном Боге, и там тоже знатные захлебнутся своей гнилой кровью.
Алан почувствовал, как шевелятся у него на макушке волосы. Стало трудно дышать — до того горячим оказался воздух.
— Я никогда не пойду с тобой, извратившим слово Истины, — выдохнул он. — Ты, конечно, можешь убить меня, но купить мою душу тебе не удастся. Я проклинаю тот час, когда рассказал тебе об Истинном Боге, не разглядев, кому всё это говорю.
Проклинаю тебя и ту бесовскую ложь, которую ты выдумал! Нет с тобой Бога!
Анафема тебе!
Слово «анафема» он, забывшись, произнёс по-русски. Впрочем, и не было в алгойском наречии никаких подходящих синонимов.
— Да что ты с ним препираешься, Знающий? — шагнул вперёд один из разбойников.
Глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит, а в волосатых руках он вращал боевую секиру. Серьёзное оружие, весом килограммов в десять, летало в его ладони точно карандашик. — Он же оскорбил тебя! И сам он рабовладелец, вон тот мальчишка ему принадлежит! Давай мы его порубим?
— Лучше на кол, — деловито предложил другой, тот, что увешался браслетами. — На колу они все так забавно дрыгаются…
— Остыньте, — не оборачиваясь, бросил Хаонари, и рабы тотчас притихли. Привыкли люди к послушанию.
— Видишь, что друзья мои говорят, Алан? — голос его сделался пакостно-весёлым. — Они дело говорят. Но я не стану тебя рубить и насаживать на кол. Ибо вижу дальше их, ибо открыл мне Господь тайные пути Свои. Ты мне ещё пригодишься. И знай, что не я в тот день приду к тебе, а ты на коленях приползёшь ко мне, просясь на службу. И получишь её, ибо не только суров Бог Истинный, но и милостив… временами. Пошли, ребята, — скомандовал он разбойникам и повернулся к воротам.
— Зубы-то как, всё болят? — из какого-то нелепого озорства спросил вслед Алан.
— Прошли зубы, — повернув к нему голову, оскалился Хаонари. — Истинный Бог вылечил. А ты — к бабкам, к бабкам…
На прощание кто-то из них не удержался, хлопнул воротиной так, что Гармай после проверял — не повредилась ли петля. Но ничего, крепкие петли были у тётушки.
После полудня отважились выбраться на дорогу. Основной поток, по расчетам Гармая, уже схлынул — нормальные люди в такое пекло не ходят. Они, нормальные, сидят сейчас на постоялых дворах, потягивают просяное пиво и ждут, когда ослабнет солнце, чтоб можно было дальше двигаться.
Против ненормальных людей у Гармая имелся меч. Ну, если клинок тридцати сантиметров длиной можно так назвать. Однако и название «кинжал» к нему не подходило — лезвие шириною почти в ладонь, заточенное с обеих сторон, круто заострялось у самого острия. Колоть им было бы трудно, а вот рубить и резать — в самый раз. Оружие так и тянуло назвать «режиком». Дед Дима вспомнился — любил старик такие вот хохмочки прошлого века.
— Откуда это у тебя? — встревожился тогда Алан. Гармай, придирчиво отбирая вещи в дорогу, пренебрежительно фыркнул.
— Откуда-откуда… Где взял, так уж нет. Хозяину уж боле не пригодится…
— Ты соображаешь, что делаешь? Если нас поймают и найдут оружие… как младенец, честное слово. Не знаешь разве, что за хранение оружия простолюдинам головы рубят?
— И вовсе не головы рубят, а на колесе растягивают, — обнадёжил Гармай. — Только если мы стражникам попадёмся, то без разницы будет, с мечом или без. Потому ведь и бежим.
Он был прав. Бежать действительно следовало, и как можно скорей. В принципе, бежать надо было ещё вчера, когда расстроенный Гармай вернулся с базара, принеся вместе с хлебными лепёшками и вяленой рыбой свежие новости.
Новостей было, как всегда, две. Хорошая и плохая. Порядок в городе мало-мальски восстанавливался. Городской глава, пронырливый господин Гаймаизи, улизнул не просто абы куда, а вернулся с двумя дюжинами дюжин солдат. Время выбрал толково — разбойники, ошалевшие от безнаказанности и сыплющихся в лапы богатств, на третий день утратили бдительность. Караулы у ворот ещё стояли, но толку от них больше не было. Попасть в караул — значило лишиться возможности пограбить, и разбойники, не приученные к железной солдатской дисциплине, не столько охраняли ворота, сколько шастали по окрестностям. Золота в городских окраинах попадалось не много, но пиво и молодые девки компенсировали это неудобство.
