— Ясно, в чем, — проворчал со своего места Маг. — Тебе нужно придержать свою скотинку…
— Маг! — одернул его Император. — Ты забываешься! — Его кустистые брови поползли к переносице. — Хриза. — Его хмурый взгляд, предназначавшийся Магу, упал на Жрицу. — Все мы, конечно, осуждаем несдержанность этого мальчишки, но тем не менее общий смысл его слов верен. Нехорошо, когда одни люди злоупотребляют ограничением жизни других. Это не ведет ни к чему, кроме неприятностей.
— Это еще мягко сказано, — не унимался Маг. — Дошло до того, что людям опротивели слова «добро» и «милосердие» — им слишком хорошо известно, что под ними кроются притворство и вымогательство. И все благодаря нашей смиреннице…
— Маг, замолчи! — Брови Императора рывком преодолели остаток расстояния до переносицы. — Мы здесь не для того, чтобы оскорблять друг друга. Нам нужно договориться о дальнейших действиях относительно людей. Гелас, что скажешь ты? Эти двое уже достаточно высказались.
— Я… — промямлил не ожидавший прямого вопроса Воин. — Ну конечно, нужно бы помягче. Эти меры против человеческого творчества, по-моему, они слишком решительные.
— Это мы уже поняли, — заметил Император. — Нам хотелось бы, чтобы ты высказался более конкретно.
Кому это — нам? — проскочила у Мага раздраженная мысль. А этот Воин — вечно его хваленая храбрость остается на поле битвы. Или где-то еще, но в любом случае за столом Вильнаррата ее не сыщешь.
— Если творчество невозможно остановить, — раздался бесцветный голос Иерофанта, воспользовавшегося замешательством Воина, — то его можно направить. В любом направлении, которое будет нам удобно.
— Направить? — заинтересовался Император. — Но куда?
— Мы впадаем в крайность, считая опасным любое творчество, — заговорил Крон. — Однако опасно только творчество мыслеобразов, выходящее за пределы плотного мира. Людям вполне можно позволить творить в пределах трех координат их мира. Их потребность в творчестве будет удовлетворена и принесет полезные плоды. Твои последователи, Хриза, уничтожают все подряд, а было бы правильнее ограничить их деятельность. Было бы вполне достаточно поручить им надзор за высшими сферами, без притеснения низших видов творчества. Кажется, они у них называются естественными науками? — глянул он на Геласа.
— Да, — подтвердил тот.
— До разумных пределов в них нет ничего опасного. А что касается познания высших миров — любой нажим неизбежно вызывает противодействие, не так ли? Нам нужно просто отвлечь внимание людей на более близкие им темы — здоровье, питание, быт и тому подобное.
— Но эти потребности когда-нибудь будут удовлетворены, — заметила сидевшая напротив Крона Императрица. — Что тогда?
— Я мог бы сказать, что это случится не скоро, — без малейшего раздумья ответил тот, — но, если людей удастся повернуть в эту сторону, такого не случится никогда. Хорошее всегда оставляет желать лучшего.
— Превосходная идея, — одобрил Император. — Жаль, что мы не пришли к ней на прошлом собрании. На этот раз, полагаю, возражений ни у кого не найдется? Маг?
— Что?
— Ты согласен с предложением Крона?
— Согласен, — нехотя ответил Маг, понимая, почему Император добивается от него явного ответа — в случае чего ему уже не сослаться на то, что он остался несогласным. Однако могло бы быть и хуже.
— Прекрасно, — сухо сказал Император. — Тогда возвращайся к своей работе.
— О чем ты так глубоко задумался? — спросила у Мага Талеста, когда он сидел на любимом камне на берегу озера. Веревка подозревала, что Маг остался недоволен исходом собрания.
— О лягушке.
— О чем? — недоверчиво переспросила она. — Что такое — лягушка?
— Это такое маленькое четвероногое существо, мягкое и нежное, живущее сразу и в воде и на суше, — терпеливо объяснил ей Маг, понимавший, что его веревке недоступен План Мироздания. — Когда я жил среди людей, то слышал сказку о лягушке.
— Какую сказку? Расскажи, — потребовала любопытная Талеста.
— Однажды началась небывалая засуха, — начал Маг вполголоса, словно рассказывал сам себе, — и звери решили отправить послов к богу туч, чтобы попросить у него воды. Вызвались трое — олень, слон и тигр, а с ними увязалась и лягушка. Посмеялись, но взяли.
— А как она успевала за ними, такая маленькая? — спросила дотошная веревка.
— Тигр усадил ее себе на спину. Так вот, бог жил на высоком утесе, в замке, который охраняла мощная стража. Сама понимаешь, что это за бог, к которому можно лазить, как к себе в карман? Конечно, замок охранялся. Когда послы поднялись на утес, первыми их встретила стая огромных волков. Тогда олень сказал своим спутникам: «Бегите дальше, а я приму бой». И он вступил в свою последнюю, смертную битву.
— Он погиб?
— В сказке об этом не сказано. Затем их встретили дикие буйволы, и слон остался биться, а тигр с лягушкой на спине побежал дальше. Когда он оказался во дворе замка, ему навстречу выполз гигантский дракон. Тигру ничего не оставалось, кроме как принять бой, но за мгновение до этого он перебросил лягушку через дракона, в покои бога туч.
— И что было дальше? — завороженно спросила Талеста.
— Лягушка упала прямо на шахматный столик бога и рассказала ему, как все живое внизу страдает без воды. И тогда он выслал тучи, чтобы они напоили землю.
— Интересно, — одобрила веревка. — Но почему?.. — Ее вопрос повис между ними незаконченным.
— Мне всегда казалось неправильным, что эта сказка называется сказкой о лягушке, — задумчиво сказал Маг. — Я считал несправедливым, что люди забыли о тех троих, которые бились насмерть, чтобы это маленькое, жалкое существо упало на столик бога. Мне было непонятно, почему они сделали героиней лягушку. Но теперь…
— Что — теперь?
— Теперь я понимаю, что такое — сидеть на шахматном столике бога и выставлять свои требования, сознавая, что в любое мгновение тебя могут раздавить одним движением пальца. Требовать — и убедить, и добиться своего.
— Значит, ты думаешь все-таки о собрании? — поняла Талеста.
— И о нем тоже. Я не знаю, как мне его расценивать — как победу или как поражение.
— Время покажет. — Веревка махнула кисточкой, давая понять, что рано еще ломать над этим голову.
— Да, — согласился Маг. — Но больше всего я думаю о том, как противно ощущать себя такой вот маленькой, жалкой лягушкой.
— Тем более, что ты один, — трезво заметила веревка. — На твоей стороне нет ни оленя, ни слона, ни тигра.
— Если потребуется, я отыщу их в себе.
* * *
Его отношения со Жрицей, и без того весьма прохладные, после этого собрания стали откровенно ледяными. И все-таки противостояние начал не он, а она, женщина с бледными губами и тонкими, холодными пальцами. Это не он, а она додумалась внушить людям, что все добро — от благого, а зло — от лукавого. Была это вызванная усердием глупость или хитрый, тонко задуманный расчет?
