Алёна Харитонова - Охота на ведьму

— Я не суда боюсь, а… — эти слова дались ей с трудом, Люция горько осеклась и поправила на голове мокрый капюшон, — ну…

Торой придержал своего конька и поравнялся с лошадкой спутницы, ступающей чуть позади. Мокрые животинки весело затрусили бок о бок, даже чавканье копыт слилось в единый звук.

— О, Сила Всемогущая… — простонал волшебник, — только не говори, что ты боишься общественного порицания, милая моя. Я уже давно понял — ты достаточно заносчива, дабы не обращать внимания на эти глупости! В любом случае, я никому не позволю насмехаться над своей спасительницей.

Из всей этой речи ведьма уловила только два слова: «милая моя». Моя. Девушка вскинула глаза на волшебника, который ничего не замечая, продолжал что-то говорить убеждённо и слегка насмешливо. Сквозь неплотную кисею мелкого дождя Торой казался циничным лесным призраком. Циничным, потому что призраки обычно не путешествуют со спящими детьми и кошками на смирных невзрачных лошадках.

«Всё неправильно! — Вдруг подумала Люция. — Всё совершенно неправильно! И я ненавижу эту дурацкую, неправильную жизнь! То ли дело, в сказках, там что ни девушка, то всегда раскрасавица, если ведьма, значит сильная и ловкая, а в спутниках у неё обязательно могучий волшебник на тонконогом гнедом рысаке и с мечом у пояса! И они не тащат с собой ребёнка и ещё грязную кошку. Зачем вообще здесь кошка? И почему мы убегаем от ведьмы? Мы должны бы были на неё охотиться, рваться в битву и победить, а в итоге всё наоборот — она охотится на нас, мы убегаем и вовсе не знаем, что делать. О, Силы Древнего Леса! Почему всё так страшно, сложно и непредсказуемо!»

— Люция? Люция, ты слушаешь? — Торой наклонился к спутнице, которая отрешённо смотрела в пустоту и сосредоточенно шевелила губами. В первый миг волшебник испугался — уж не вторгся ли снова в сознание девушки кто-то из свиты страшной аметистовой ведьмы, но потом колдунка сморгнула и встрепенулась:

— А? Что ты сказал?

— Посмотри. — Он сделал неопределённый взмах рукой. — Мы приехали.

Колдунья, придерживая капюшон плаща, повернулась в ту сторону, куда указывал маг.

Оказывается, лес уже остался позади, и теперь путники выехали на опушку, а прямо перед ними, аккурат посреди просторного луга, возвышалась чёрная громада, возносящаяся куда-то в дождливую высоту. Девушка запрокинула голову, и мелкие капли сразу же окропили пылающее от восторга и благоговейного страха лицо.

Каменные стены Гелинвира, блестели от влаги и казались бесконечно высокими. Торой знал, что где-то за ними в рыхлые тяжёлые тучи возносятся зубчатые башни и конические крыши Академии, изящная полусфера Залы Собраний, прямоугольные угловые флигели с площадками для наблюдения за звёздами и, конечно, изящные каменные дуги, которые по незнанию можно было принять за акведуки. На самом же деле это были узкие ажурные мосты, что, словно нити паутины, соединяли между собою башни и флигели, стены Академии и замковые покои. Изогнутые воздушные тротуары протягивались от самых верхних этажей до угловых башен и, уровень за уровнем, спускались к земле.

Но, конечно, Люция всего этого не знала, да и разглядеть не могла — кромешная темень, освещаемая только мерцанием волшебного огонька, пелена дождя и низкое чёрное небо не способствовали улучшению обзора. Тем не менее, даже невооружённым глазом было видно — Гелинвир вовсе не город, а большая неприступная крепость, окружённая (скорее из дани традиции, нежели из соображений безопасности) глубоким рвом с водой. Несмотря на поздний час, широкий мост был опущен, словно здешние волшебники ждали незваных гостей.

Ведьма судорожно вздохнула — величественные стены магической столицы, окаймляющий крепость ров с маслянисто мерцающей водой, мост на широких толстых цепях и высокие кованые ворота — всё это произвело на неискушённую лесную жительницу должное впечатление.

— С ума сойти… — только и выдавила она.

— Согласен, и впрямь жутковатое зрелище, — подхватил Торой, неправильно истолковав выдох спутницы. — Никогда не видел Гелинвир таким тёмным и безжизненным. Похоже, волшебники экономят силы перед решительной битвой и не растрачивают себя на волшебные огоньки. Едем.

Он причмокнул губами, призывая свою лошадку продолжить путь. Люция замешкалась лишь на секунду, очарованная увиденным, а потом, звякнув уздечкой, поспешила следом.

— Запомни, Элукс. — Говаривал папаша, таская за русые вихры безвольного рохлю сына. — Запомни и никогда не забывай — вещи должны лежать на своих местах. Все вещи. Понимаешь ты это, курицыно племя?

И Элукс, одной рукой размазывая по щекам слёзы, а другой вцепившись в папашину пятерню, что так больно драла волосы, захлёбывался от единодушия:

— Да-а-а…

Он всегда соглашался с папашей. Иначе и нельзя было — тумаки у бати были, ой, какие тяжёлые, а уж коли до розог дойдёт, и вовсе дней пять будешь спать на животе. Впрочем, так сильно папаша лупцевал отпрыска редко, один пёс — толку от этого не было никакого. Элукс в силу врождённого тупоумия науку усваивал непрочно, так что при хорошем раскладе колотить его приходилось не реже двух раз в седмицу. Потому родитель выискал более простой, но не менее действенный способ — таскание за вихры, тут ведь двойная польза — и память у отпрыска сразу освежается, и не хворает он после взбучки, почитай, сутки.

Да, Элукс был не только дурнем, каких свет не видывал, но ещё и до крайности болезным, чуть что — и в горячке. Какие уж тут розги. Гончар Ванто — он же папаша Элукса — часто за кружкой пива жаловался друзьям-приятелям, что «не получился» у него младшенький. Без малого пятнадцать годков сровнялось Элуксу, а как был дурак слабоумный, так дураком и остался — чуть что, плачет, чуть что, болеет, всё своё немудрёное добро — краски да кисти — в беспорядке содержит и вообще, толку от него, как от лейки в дождливый день. Тьфу.

Только покойница матушка жалела младшенького, который, ну ни дать ни взять, был её точной копией — безответный, тихий, с застенчивой мягкой улыбкой. Да и слабоумным Элукс ей не казался — обычный мальчишка-мечтатель, такому сподручней было бы девкой родиться. Целыми днями сидит себе Элукс, с кистями да красками и отцовские горшки с кувшинами расписывает. И так это у него ладно получается, что только ах. С детства мальчик рисовать любил — сядет в тени под дровяницей и чертит, чертит палочкой по земле разные картинки. Папаша, как сие заприметил, так быстро в городе справил и кисти, и краски, отдал просиявшему сынишке да сказал для поощрения: «Хоть какая польза от тебя будет, дармоеда проклятого!»