– Тут и тут, – показал мне он, и мои пальцы ощутили выпирающие кости. После чего чиновника уложили на пол, и дальше я наблюдал невероятную сцену: маленький мастер И упёрся в выступающие кости двумя большими пальцами и с весёлым гиком взбрыкнул вверх две короткие ножки в сандалиях, сделав стойку на пальцах и победно выставив вперёд неровную бороду. Пациент издал придушенный стон, но мастер И уже слезал с него, небрежно показывая мне рукой: здесь и здесь.
И я долго, очень долго разминал скрутившиеся в узлы мышцы: спина у человека, видно, болела долго. После чего чиновник, осторожно поднявшись и покрутив плечами, расплылся в детской улыбке и чуть не заплакал.
– Каждое утро становишься на циновке вот так и провисаешь плечами между рук, – проинструктировал его мастер И, став на четвереньки и подняв зад к потолку – Сначала будет всё равно болеть, месяца два, потом станет хорошо. И – прийди сюда ещё раз, через несколько дней, до нашего отъезда.
После чего выразительно посмотрел на счастливца. Тот, кланяясь, вручил мастеру монеты.
Я постарался не смотреть на них, грустно размышляя о том, как немного монет мог бы заработать руками самый богатый человек Самарканда, заброшенный в имперскую глушь. Но пока что никто не дал мне ни одной. Я был последним человеком в этой почтенной компании. И мне это, пожалуй, даже нравилось.
Ещё был мастер Фэй, страшно уважаемый, седой, сморщенный даос с детски розовым лицом. К нему шли тогда, когда в человека вселялись демоны или когда идти было уже не к кому. Помню грустный эпизод, когда мы с мастером И вошли зачем-то к нему и увидели лежавшую на циновке молоденькую девушку с простым и глупым лицом; её платье было завёрнуто до самой шеи.
– Что, чужеземец, твои руки тут не помогут? – спросил он меня, показывая на неё.
Я наклонился, присел на корточки. Внизу живота справа, у самой ноги, внутри этого живота мне увиделась багровая, злобно пульсирующая туча. Я взял правую ногу девушки и начал осторожно сгибать её, подтягивая к животу. Она тихо пискнула. Я беспомощно поднял глаза на мастера Фэя.
– Если бы взять острую бамбуковую палочку… надрезать вот здесь… это надо вытащить. Просто вытащить.
Я показал руками и бессильно опустил их.
– Да, надрезать – а что дальше? Ты можешь это вытащить? – еле слышно сказал он мне. – Я – не могу. И никто не может…
Он опустил на девушке платье и долго, тихо говорил что-то её матери, стоявшей рядом с каменным лицом. И уже на другой день, увидев меня за ужином, постучал сухим пальцем по моему лбу.
– Ты что, можешь видеть цветную тень человека?
– Да, – ответил я. – А что здесь особенного?
– Ха, что особенного, – покачал он седой головой. – Ничего. Но вот мастер Ши не может её видеть, мастер И тоже не может… Хм.
Спали мы где придётся и где кому нравится, но, обследуя по привычке территорию, я обнаружил странную вещь, удивившую и успокоившую меня: ворота и все стены монастыря патрулировались здоровенными даосами с бамбуковыми палками. Я в очередной раз понял, что в этом путешествии от меня ничего не зависит, и успокоился.
Ян, моя прекрасная Ян, подбиралась к моему боку и прижималась к нему, когда я уже засыпал, не имея сил даже прикоснуться к ней.
Заметили факт её существования даосы совсем недавно, когда она встряла в разговор, где царил наш главный друг мастер Ши – уже не босой и насквозь пропахший тем самым сложным запахом. Мастер Ши был главным авторитетом по травам и отварам.
– Да зачем такие сложности, желудок успокаивают простым отваром мальвы, – однажды не выдержала скромно сидевшая до этого в стороне Ян. – Меня лечили ею в детстве. А боли в правом боку снимет отвар красавки. Пьёшь его и ложишься боком на грелку. Обычные травы.
– Хэй, – удивился мастер Ши. – Ну, да, мальва. Я где-то читал, потом забыл. А где бы её взять?
Мальву Ян нашла буквально под стеной монастыря. С этого дня она не только обрела почётное место при тюках и бамбуковых сосудах мастера Ши, но с ней произошло нечто лучшее: она получила новое имя.
– Да, а зовут-то тебя как? – отечески обратился к ещё недавно самой могущественной женщине империи мастер Гань, великий знаток детских болезней.
– Юй, – отвечала она, кланяясь с неподражаемой скромностью. («Юй Хуань, Яшмовый браслетик», вспомнилась мне сцена той, давно ушедшей в прошлое жизни.)
– Юй! – развеселились даосы.– Юй! Хотим рыбы на ужин. Рыбы!
– Да не тот «юй», который «рыба», а который «яшма», – попыталась отбиться несчастная Ян и начала даже писать пальцем в воздухе иероглиф.
– Яшму мы не едим! – веселились как дети даосы. – Мастер Цзинь, пусть Юй приготовит нам рыбы к завтрашнему ужину!
Что касается рыбы, то каким образом Ян отбилась от роли кухарки как таковой и стала надзирателем за качеством нашего стола, я не понял. Видимо, всё произошло незаметно и само собой. И каждое блюдо, сделанное под её руководством, с использованием секретов императорской кухни, вызывало к ней всеобщую признательность.
Я быстро перестал удивляться тому, как естественно и легко эта женщина из первой дамы империи превратилась в помощницу даосов. Она, как я потом вспоминал, совершенно спокойно воспринимала всё, что с ней происходило. Её как бы не было – из центра всеобщего внимания она легко превратилась в пустое место. При этом Ян поражала весёлых даосов безупречной вежливостью. Только прирождённые аристократы умеют говорить «спасибо» так, что это простое слово потом долго вспоминается.
Но дело в том, что днём я и не видел мою возлюбленную – или, может быть, уже бывшую возлюбленную? Со мной происходило что-то странное. Я падал с ног от непрерывной работы. Помню, после долгих дней в городе, название которого я так и не узнал, мы снова взгромоздились на осликов и тронулись в путь, ведущий неизвестно куда; и я с тоской подумал, что дни мои в этом мире могут скоро прийти к концу. Кружилась голова, бесконечно гудели кисти рук – и ещё ноги. Я мечтал о сутках непрерывного сна и о том, чтобы не касаться больше никогда этих бесконечных страдающих человеческих тел.
Я сжимал зубы и терпел, терпел, терпел.
Три или четыре дня тряски на ослике, и караван наш оказался у городка на берегу реки. Тут не было никакого монастыря (хотя были больные, проникавшие в наш стан всеми путями), и тут мастер Цзинь, отвечавший за деньги и любые операции с ними, начал продавать осликов поодиночке. А вещи наши начали грузить на появившиеся у пристани большие плоты, связанные канатами.
– Дорогой мой воин, я беспокоюсь за тебя, – тихо сказала мне Ян, увидев, как я зарываюсь поглубже в тюки на краю плота, стараясь отвернуться от прямых лучей вечернего солнца.
