Чернокнижник ответил не сразу.
— Я думаю о том мальчишке, который когда-то жил здесь. Мальчишке, который изнывал от желания по высокой девчонке с длинной черной косой… Где теперь все это?
Что-то неуловимо изменилось в Марте. Ее пышное тело будто бы враз похудело, грудь стала меньше и острее, мягкая линия плеч приобрела какую-то девичью угловатость, волосы почернели и удлинились… Изменился даже женский запах, исходивший от нее.
Уилар покачал головой.
— Этого уже не вернуть, — сказал он. — Мы слишком изменились. Сорок лет тому назад я многое отдал бы за то, чтобы обладать тобой, сейчас же я обнимаю тебя, и… не чувствую ничего. Дело не в возрасте. Не в возрасте тел… Состарились наши души… Нет, Марта, не нужно волшебства. Твои чары могут обмануть многих, но не меня. Я смотрю в твои глаза и вижу в них ту же пустоту, которая живет и во мне. Мы убили свои страсти, чтобы выжить в мире волшебства, и те наивные, страстные, глупые дети, которыми мы были когда-то, остались только в наших воспоминаниях.
Марта долго смотрела на него, и ее взгляд — влекущая тайна и тьма — казался совершенной противоположностью ледяной пустоте в глазах Уилара. Волшебство имеет свои, иррациональные законы: Марта знала — каким-то внутренним, тайным веденьем, — что будет, если в эту ночь Уилар овладеет ею. Она выпьет его тэнгам, привяжет его, поглотит его Дар. Может быть, какая-то часть силы и останется с ним, но он уже никогда не станет тем, кем был и кем мог бы стать. Он станет всего лишь человеком, с которым она провела ночь — как проводила со многими другими, силу которых забирала себе — и, как и они, будет ей более не интересен. По-своему ей нравился Уилар, влекла его смертоносная сила, но вся ее природа была направлена на то, чтобы заполучить эту силу, и если бы это произошло, Марта тем самым уничтожила бы именно то, что ей нравилось в ее сегодняшнем госте. Но даже если бы она захотела предупредить Уилара, то не смогла бы этого сделать — в таких играх не нарушают правил.
…Понимал ли он, какой ловушки сумел избежать?
Марта полагала, что нет. Мужчины слишком разумны, слишком упорядочены — даже те из них, кому открыт путь в мир волшебства.
Но — с точки зрения Марты — не имело никакого значения, понимает ли он правила игры или действует вслепую. Его тэнгам оказался достаточно силен для того, чтобы не поддаться на притяжение ее затягивающей, жадной силы. Он проплыл мимо, и Марта вдруг ощутила какое-то полузабытое тепло в груди и еще что-то, похожее на прилив благодарности. Она потеряла добычу, гость завтра уедет, и, как и прежде, их не будет связывать ничего — но она будет знать, что этот гость был не таким, как все. Он не был всего лишь. Он был достаточно силен, чтобы не покориться ее силе… и был одним из тех немногих, кого она еще могла бы полюбить — без корысти… и без надежды.
Она заговорила — без помощи легких, губ и языка. «Мы — это только мы, — сказала она, и Уилару показалось, что он слышит смех — хотя Марта, слегка улыбаясь, по-прежнему не размыкала рта. — Было бы слишком скучно повторять то, что мы делали десятки раз в другое время и с другими людьми. Мы не принадлежим друг другу, и завтра ты уедешь, но до утра еще много времени, и мы можем превратить эту ночь в нечто особенное. Мы можем выйти за пределы того, что мы есть, стать кем-то еще и там, за пределами — может быть, только на одну ночь — вернуть тот восторг, невинность и желание, которые мы когда-то утратили».
Он не спросил Марту — женщину, в лице которой старость, юность и зрелость соединялись в единое целое, существо вне возраста и времени, — о чем она говорит и что предлагает. Их души приникли друг к другу, и знание, для которого не нужно слов, циркулировало между ними, не встречая ни препон, ни препятствий.
«Пойдем», — позвала Марта. Они встали с ложа и, держась за руки, вышли во двор. Холода они не ощутили. Метель уже утихла, царило полнейшее безветрие, прекратился и снегопад. Разбросав снег за воротами, Марта Весфельж охотничьим ножом провела по земле ровную линию. Затем она передала нож Уилару, повернулась, села на корточки и сделала кувырок назад. Уилар продолжил линию, удлинив ее вдвое, после чего воткнул нож в ворота и повторил за Мартой все ее движения. Когда он совершал кувырок, мир закружился, как карусель; а когда он приземлился на все четыре лапы, мир уже был другим.
Черный волк и серебристо-серая волчица неслись по заснеженному полю к дикому, первозданному лесу, где зима, осень, весна и лето царили все вместе, не враждуя друг с другом, как в мире людей. Лес был населен странными животными и птицами, Тайнами и духами, и невидимыми существами, чье дыхание можно было ощутить, но чье присутствие оставалось незамеченным и неуловимым. Волки мчались по лесу, играясь, кусаясь и догоняя друг друга, принимая как должное то, что четырехликий лес в эту ночь обратил к ним свое весеннее лицо. Их кровь кипела, и мир пел вместе с ними. Они были неутомимы и в игре и в любви, но когда наконец они успокоились и, отдыхая, неторопливо бежали вдоль реки, что поднималась из низины и текла вверх по склону горы, из леса вышло огромное черно-серое существо, чьи размытые очертания то выдавали в нем волка, то медведя, то — сотни других зверей и птиц. Любовники не боялись никого в этом лесу; вернее, почти никого — потому что тварь, которая приближалась к ним, была намного сильнее каждого из них. Черный волк молча оскалился, серебристо-серая волчица припала к земле и зарычала. Огромный зверь остановился. Конечно, на самом деле он не был зверем, как никогда не был и человеком. В своем лесу он стерег Тайны и выслеживал неосторожных пришельцев; если бы даже Климединг в обличье зверя вошел в его лес, он бы напал на него и, скорее всего, победил бы. Он и сейчас не сомневался в победе, но волков было двое, и пока он будет расправляться с одним, второй сумеет ранить его. Волк и волчица — слишком опасная неблагодарная добыча, и огромный туманный зверь не стал тратить на них силы. Они отступили, и он позволил им уйти. А они, потеряв его из виду, тут же забыли о нем. Они ничего не боялись и ни о чем не тревожились. Они затеяли любовную игру на поляне, где припорошенные снегом, выраставшие из золотого ковра опавшей листвы, яркие цветы благоухали так, как может благоухать только сама весна.
***
…Эльга находилась на границе между бодрствованием и сном, когда почувствовала — что-то изменилось в доме. Откуда-то она уже знала, что Уилара и Марты здесь нет. Она не слышала их шагов, слышала только, как скрипнула дверь и дом опустел; и ей представилось на минуту, как чернокнижник и ведьма — уже не живые люди, а порождения ее собственных снов — плывут по воздуху, не касаясь половиц, к двери, и как дальше их подхватывает ветер и уносит в какую-то далекую страну, оставляя ее здесь в одиночестве. Эльга долго лежала в темноте, прислушиваясь к шорохам и шептаниям, переполнявшим дом — так долго, пока темнота не стала так же ясна, как день, и не явилась уверенность, что она уже не сможет заснуть. Тогда она встала, кое-как оделась и, обойдя печку, заглянула во второю половину дома — туда, где стояла кровать Марты. Она ожидала увидеть любовников спящими, по чудеса продолжались, и она почти не удивилась, обнаружив, что кровать пуста. «Возможно, их нет потому, что сплю я сама», — подумала Эльга. Очевидно, она и в самом деле спала, потому что даже эта мысль не показалась ей странной. Повинуясь логике того странного состояния, которое владело ею, она вышла во двор. Она не рассчитывала, что Марта и Уилар возьмут ее с собой, но надеялась — хотя бы издалека — увидеть ту далекую страну, в которую они улетели.
