«Сила воздействия и степень изменения личности зависит и от силы характера новичка. Подверженные влиянию люди могут стать зеркальным отражением донора».
Его движения подобны морской волне – накатывают, ласкают, взрываются брызгами на коже, укутывают невесомым кружевом. Только в отличие от воды они не освежают, а бросают в жар. Тот, кто утверждает, что у вампиров ледяные пальцы, никогда не был в объятиях влюбленного вампира. Их страсть обжигает, как тропическое солнце, и растекается теплом по коже, как нагревшееся масло для загара.
«В том случае, если донором выступил вампир с низкими моральными качествами и пагубными пристрастиями, новичка следует взять на контроль, оградить от влияния наставника и предпринять все необходимые меры для обеспечения безопасности окружающих».
И от этого обжигающего солнца с глаз срываются слезы, а тело выгибается дугой и перестает подчиняться… А потом на потолке обычной квартиры вспыхивают настоящие звезды – яркие и ослепительные, как бриллианты. Ни с кем до Глеба я не видела таких звезд, никто раньше не вызывал во мне таких сильных чувств…
«В случае угрозы жизни окружающих вследствие приобретенных пороков от донора и неумения совладать с ними новичок подлежит немедленному уничтожению».
У меня внезапно задрожали руки, и я с криком отшвырнула книгу, как мерзкого паука. Смысл написанного наконец-то дошел до моего размягченного водными процедурами и эротическими мечтаниями разума. Память услужливо выудила из своих закромов подслушанный разговор Глеба в моей ванной, его недомолвки и странные взгляды. А книга, зачитанная до дыр на этой главе, дала ключ ко всем этим загадкам.
Глеб был чертовым контролером, а я – потенциально опасным объектом, который подлежит уничтожению в случае угрозы для окружающих. То, что я принимала за любовь, было лишь легендой. Легендой, позволявшей Глебу быть рядом и контролировать меня.
Правда обрушилась на меня, как гильотина, отсекла у моей любви крылья, сорвала розовые очки, скрутила сердце зубной болью. Все это время мне казалось, что я купалась в море любви, а сейчас очутилась в центре цунами, которое безжалостно крушило все то, что мне дорого. Смывало с небес ослепительные алмазы звезд, разносило в щепки стоящую на берегу хижину – тот самый рай в шалаше, который я создала в своей душе, страшным ревом стихии заглушало нежный шепот признаний, ледяной волной смывало тепло прикосновений Глеба…
Так больно мне не было даже тогда, когда я нашла записку-предсказание и решила, что Глеб со мной, чтобы охранять меня от убийцы. А ведь как он тогда испугался, когда я сказала, что знаю! Он ведь подумал, что мне стало известно о контроле. А я еще понять не могла, что же с ним творится и почему он словно расслабился, когда я показала ему записку. Глеб думал, что я разоблачила его, тогда как обвинения, которые я ему предъявила, были совсем иного рода. Тогда он получил отсрочку. Теперь я знаю всю правду.
Ложь. Все ложь.
Игра.
Притворство.
Спектакль.
Маскарад, в котором мне отведена роль глупой Коломбины.
От полотенца, запахнутого на груди, сделалось тяжело дышать. Я с ожесточением сорвала его и вцепилась в юбку и джемпер, как в спасательный круг. Через минуту я уже была одетой и почувствовала себя не такой уязвимой, как раньше.
Кровь шумела в голове Ниагарским водопадом, я даже и не заметила, как в ванной перестала течь вода, только почувствовала взгляд – тревожный, напряженный, недоумевающий. Обернулась – Глеб замер в проеме двери. Прекрасный, как античная статуя; чужой, как двойной агент в стане врага; желанный, как Монтекки для Капулетти; далекий, как голливудский идол на красной ковровой дорожке. И такой же неотразимый, подлец! Волосы вьются влажными кольцами, губы цветут алым маком; на груди, по-юношески гладкой, сверкают бриллианты капель. Фисташковое полотенце обернуто вокруг бедер; на идеальном прессе выделяется каждый кубик. Напрягся, милый. Понял. Почуял.
– Жанна… – осторожно окликнул он, и я взорвалась, не в силах больше сдерживать захлестнувший меня гнев.
– Ты следил за мной! – Я подскочила к нему и, не сдержавшись, ударила в обнаженную грудь, на которой переливались капельки воды. – Кто-то испугался, что вместе с кровью Жана мне передадутся его качества… Уж не знаю какие – кровожадность, агрессивность, жестокость? И тебя приставили следить за мной!
Глеб не стал отпираться, как в прошлый раз, не стал юлить и переводить разговор на другие темы. Он лишь взглянул на меня безнадежно-печальными глазами и сказал:
– Да, это так.
Я покачнулась: это был конец. Конец света в моем персональном масштабе.
Ветхий шалаш на берегу, истерзанный цунами подозрений, но еще державшийся на хрупком каркасе надежды, рассыпался в мелкую стружку, и бушующая волна жадно слизнула опилки, не оставив на мокром песке и следа былого рая.
– Как ты мог? – выпалила я, ненавидя себя за эту банальную фразу. В книгах и в кино она всегда выводила меня из себя, но сейчас просто не нашлось других слов. На осколках мечты очень трудно сохранять остроумие.
– Не было выбора, – просто ответил Глеб.
– Выбор есть всегда!
– Сядь и послушай меня. – Он силой усадил меня на диван и, опустившись на колени, поднял на меня глаза: – Все дело в твоем доноре. Жан опасен. Он не признает правил, он бунтарь и садист. Совет официально запретил ему обращать новичков сразу же после принятия Договора. И старейшины никогда бы в жизни не приняли в наши ряды того, за кого ходатайствовал Жан. За последние пятьдесят лет он уже раз десять выдвигал своих кандидатов, и всякий раз их отклоняли. И тут появляешься ты с такой невероятной историей: случайное заражение, хрупкая девушка разбила нос двухсотлетнему вампиру, сама себя случайно заразила. Жан клялся, что не хотел этого, сообщил об инциденте Совету. Конечно, ему никто не поверил! Пока ты оплакивала гибель своего модного пальто, старейшины собрали чрезвычайное заседание и ломали голову, кто ты такая и чего от тебя ждать.
Час от часу не легче! И Аристарх в этом замешан – дальше некуда. Еще один предатель!
– Пятерых вампиров, в том числе и меня, отправили к тебе на работу и домой, – продолжил Глеб, – чтобы расспросить сослуживцев и соседей о тебе.
Я не сдержала изумленного вздоха:
– Вы были у меня на работе?
– Я общался с Сашей, хотя она об этом ничего не помнит, – признался Глеб. – Помнишь, я выдал себя, когда она приезжала к тебе домой? Я назвал ее по имени, тогда как ты нас не представляла.
– Я тогда подумала, что ты прочитал ее имя в моих мыслях, – пробормотала я.
– Мне это было ни к чему. К тому моменту я ее уже знал, и достаточно близко.
