— Похоже, у меня были незаконопослушные тюремщики, — невесело усмехнулся нерегиль.
— Нет, просто у меня брат — говнюк, — мрачно сказал аль-Мамун. — А мне не нравится никого на цепь сажать. У меня в детстве были другие игры и другие увлечения.
И коротко приказал:
— Наклонись-ка.
Тарик послушно уперся ладонями в ковер.
Абдаллах, морщась, разгибал проволоку, удерживавшую на замке сигилу Дауда:
— Сначала сниму печать, потом позову стражника с ключами, тут на замок заперто… ох!.. ффф… — аль-Мамун укололся об острый кончик и затряс пальцем. И заметил: — Сказать по правде, я теперь меньше беспокоюсь за твою судьбу.
— Беспокоишься? За мою судьбу? — удивленно поднял голову нерегиль.
— Ну да, — кивнул Абдаллах, подул на пальцы и снова принялся за дело. — Я завтра уезжаю. И мне совсем не хочется, чтобы тебя стащили в подвал к нишапурскому умельцу. Я запретил даже пальцем трогать — без толку, за моей спиной палача вызвали. А такого беспомощного, с печатью на шее, тебя всенепременно растянули бы на дыбе и измордовали. Я знаю, отчего так. Они который месяц твердят: Тарик — страшное оружие, Тарик — то, Тарик — се… Тебя почему-то очень боятся. Впрочем, базарные рассказчики такое плетут — заслушаешься! Ты хоть знаешь, каких сказок про тебя насочиняли?
Тарик прижал уши:
— Не приходилось слышать…
— Ха! А я вот слышал, что ты взмахом руки обрушил ворота Альмерийа, волшебным мечом сразил злого колдуна, а недавно под Фейсалой убил дракона! Представляешь? Рукой, говорят, махнул — и ворота хрясь — и пополам!.. И дракону мечом по шее — хрясь, и голову долой!
Аль-Мамун не выдержал, хлопнул в ладоши и расхохотался.
Нерегиль обернулся и задумчиво посмотрел на него.
— Ну да, — вздохнул Абдаллах, — понимаю — тебе не до смеха. Люди языками чешут, а тебя к палачу тащат — Тарик должен срочно присягнуть, а то вдруг волшебным мечом размахается и на джинне улетит!..
Проволока, кстати, намертво закрутилась вокруг стальных проушин и поддаваться не собиралась. Нерегиль терпеливо сносил освободительные усилия аль-Мамуна — ошейник дергался, и вместе с ним встряхивалась голова сумеречника.
— А как ты собираешься наказать брата? — вдруг спросил Тарик.
— Не вертись, оцарапаю, — отдуваясь, пробормотал Абдаллах. — Да в Ракку отправлю — пусть живет под присмотром лекарей. Он же безумен, а человек, поврежденный разумом, и так и так халифом быть не может. По закону, между прочим. Да что ж такое, никак не разматывается…
— А… семья его? — сверху было видно, что нерегиль настороженно поднял уши.
— А что семья? Бедная женщина, насколько я знаю, давно домой рвется! Пусть берет мальчика и едет к родственникам, что ей делать в столице…
Уши встали торчком:
— Поклянись.
Аль-Мамун пожал плечами:
— Клянусь освобождением всех моих рабов. Поклялся бы разводом жен, но у меня только наложница…
— Поклянись… именем. Поклянись именем своего бога, что не тронешь их.
Абдаллах благоговейно поднял руки:
— Клянусь Всевышним, Милостивым, Прощающим! Только я не понимаю — ты что, подозреваешь меня в чем?
— Уже нет, — пробормотал нерегиль.
— Уже нет, во имя Милостивого! — насмешливо передразнил его аль-Мамун. — Какая честь для меня!
И мрачно добавил:
— Клянусь Высочайшим, это примотано на совесть…
И, подув на пальцы, заметил:
— Кстати, насчет тебя.
Уши снова насторожились. Упертые в ковер пальцы скрючились — ага, интересно тебе, раз когти выпускаешь…
— Здесь не оставлю. Место ненадежное, — морщась, аль-Мамун снова потянул неподатливую проволоку. — Да что ж такое, никак не разгибается… В общем, я не могу позволить, чтобы ты попал в руки моего брата. Про твои подвиги я наслышан, и второго такого вторжения в Хорасан не допущу. Поэтому тебя будут держать под охраной в цитадели Мейнха. А когда все… завершится, вызовут фирманом в столицу. Это понятно?
Тарик молчал, опустив голову.
— Эй? Понятно, говорю, или нет?
Неожиданно нерегиль поднял руку и осторожно перехватил запястье Абдаллаха — тот в который раз принялся разгибать подлую проволоку.
— Эй, что…
— Я хочу посмотреть тебе в глаза, — тихо сказал Тарик, поднимая лицо.
Разогнувшись, он отпустил запястье и долго глядел, не мигая.
— Это какой-то новый волшебный трюк? — наконец, раздраженно поинтересовался Абдаллах. — Ты хочешь провертеть мне во лбу дырку? Взглядом?
Нерегиль сморгнул. И сказал:
— Хорошо.
— Что хорошо, во имя Милостивого?
— Я… поеду в Мейнх.
— Вот видишь! — хлопнул в ладоши Абдаллах. — Хорошо быть разумным, а не волшебным существом! Поэтому я отправлю тебя в Мейнх как разумного, благородного человека, тьфу, сумеречника — под честное слово.
Сумеречник снова покосился на него — с тем же непонятным выражением на лице.
— Я что, плохо говорю на ашшари? — рассердился аль-Мамун. — Что ты таращишься?
Нерегиль быстро уткнулся взглядом в ковер.
Абдаллаху стало стыдно за свою несдержанность.
— Ладно, — примирительно махнул он рукой. — Извини, не хотел обидеть. Ну что, уговорились? До прибытия гонца с фирманом сидишь в Мейнхе. Смирно. Никого не трогаешь.
Тарик тихонько кашлянул. И тихо спросил:
— Никого?
— Не заговаривай мне зубы! — снова вспылил аль-Мамун. — Я просто хочу, чтобы ты не вредил моим людям. Что непонятного?
Тарик вздохнул. И надолго замолчал.
Потом снова вздохнул, покачал головой и сказал что-то очень странное:
— Везучий ты, брат аль-Амина. Хоть и мутазилит. Или умный — пока не пойму, чего у тебя больше, ума или удачи…
И прежде, чем Абдаллах успел возмутиться, ответил:
— Обещаю. Обещаю оставаться в Мейнхе до прибытия фирмана. Обещаю не вредить твоим людям. Более того, хоть ты и не просил, я обещаю не вредить тебе.
— Во имя Милостивого! Всевышний велик! У тебя действительно есть разум! А ну-ка я попробую еще раз, и если Всевышний захочет, у меня все получится…
Абдаллах дернул проволоку — и сигила мягко соскользнула на ковер.
— Ух ты!
В комнате резко запахло грозовой свежестью, и аль-Мамуну на миг показалось, что заложило уши, как от грома. Нерегиль сложился и упал на свое лицо с еле слышным стоном.
— Эй…
Тарик скрючился у его ног, и аль-Мамун в ужасе увидел — левая ладонь! Нерегиль сминал ей мех, из-под пальцев сочилась густая, блестящая кровь, сумеречник выгибал хребет и шипел, скаля зубы — от боли, от нестерпимой боли…
— Я за лекарем!
— Нет!
Нерегиль чихнул и обтер лицо — с него лил пот.
