Когда он смог разлепить глаза, то с ужасом понял, что находится рядом с Денной, почти упираясь ей лицом в левый бок. Почувствовав его тяжелое прерывающееся дыхание, девушка снова попыталась вырваться и с ужасом прошептала:
- Кто здесь? Пожалуйста, хватит, я больше ничего не сделаю, только прошу, больше не надо! – по ее щекам из-под плотной черной повязки полились слезы, она тихо захныкала, боясь повышать голос, который слегка посвистывал: давала о себе знать ужасная рана на шее, от которой остался только шрам. Видимо, эльф позаботился, чтобы его жертвы были в самой лучшей форме.
- Что ты с ней еще сделал? – с ненавистью прохрипел Безымянный, не в силах даже голову повернуть.
Признаться, ему было страшно, даже очень. Никогда он еще не чувствовал такого страха, от которого даже хотелось забиться в какой-нибудь угол и просто плакать, но он сдержался. Боялся он не столь за Денну, сколь за себя. Он был беспомощен. Он хорошо помнил те времена, когда хозяин днями и ночами измывался над ним – тогда он тоже был беспомощен и поклялся сам себе, что такого не повторится. Он поклялся, но клятву сдержать не сумел, и теперь из-за его действий страдает невинная душа, а он ничего не может сделать. Эльф все сказал правильно: лучше бы он убил Денну сразу, тогда она бы не мучилась.
В голове само собой всплыло одно из правил, которое эльф с болью вплетал в его разбитый обезумевший разум, когда он еще не был Безымянным, лишь жалким хныкающим рабом, готовым ради прекращения страданий лизать всем подряд сапоги и не только.
«Никогда не совершай добрых поступков, - говорилось в нем. – Руководствуйся только разумом, и ничем больше: если добрый поступок не возымеет эффектов, то виноватым окажешься только ты. Лишние проблемы – время, потраченное впустую»
- Смотри на нее, - эльф склонился над ним и яростно зашептал свои слова ему прямо в ухо. – Смотри на нее, потому что ты видишь ее такой в последний раз. Ее тело больше никого не заинтересует, ее красота канет в лету, а разум навсегда обрушится под весом страданий. И виной всему этому – ты! Уж лучше бы ты оставался безымянным рабом, начинающим безудержно рыдать по каждой мелочи!
Безымянный сглотнул, ощущая, как зубья вилок впиваются в кожу, и коротко кивнул. Кивнул скорее самому себе, осознавая, что хоть эльф и приведет наказание в действие собственноручно, но груз ответственности лежит только на нем. Он должен был учесть все, должен был осознавать, на что способен его хозяин, но эмоции мешали ему думать, мешали размышлять…
Эмоции. Если бы только их не было, как легко бы ему жилось! Но самосознание всегда требует плату, и эта плата – чувства.
- Сейчас все начнется, - эльф отошел в сторону и тихо прошептал под нос несколько слов на неизвестном ему языке.
Каменные полы начали стремительно разогреваться, его щека, тесно прижатая к одной из граней пентаграммы, ощутимо покраснела от идущего из-под земли жара. Старательно выведенные фиолетовые линии засияли еще ярче, свет от них бил в самые глаза, но Безымянный продолжал отлично видеть корчи Денны, которой, по-видимому, было еще хуже, чем ему. Он не знал, что означает выражение «сердце обливается кровью», но если оно правдиво, то его сердце сейчас буквально захлебывалось от этой самой крови. Он не мог больше слушать, как она кричит, и не хотел видеть, но магия кинжала, которой так умело пользовался эльф, мешала ему даже пошевелить веком.
Но на этом магия, которой здесь не должно было быть, не закончилась. Руны на концах пентаграммы внезапно изменили цвет на огненно-рыжий. Они пульсировали, словно отбивая какой-то адский ритм, а затем на мгновение погасли и в туже секунду обратились в маленькие столпы горячего пламени, освещая пустую залу, украшенную обломками богатых золотисто-серебряных тронов. Когда же пламя погасло, то вместо рун на полу остались лишь зияющие дыры, внутри которых начала клубиться тьма, и дыры эти – он мог поклясться! – вели к самой Преисподней!
Почувствовав угрозу, Денна вздрогнула и закричала:
- Это ты во всем виноват, - рыдала она. – Это ты, ты, ты! Почему ты меня не убил? Почему не убил?! Я доверяла тебе, я была тебе другом, так почему ты меня так ненавидишь?..
- Денна, я тебя не… - из глаз прыснули слезы.
- Врешь! Из-за тебя, все из-за тебя… - она замотала головой и тоскливо завыла, а ее спина содрогалась от истошных рыданий. – Я желала смерти! Я хотела умереть! Почему ты не дал мне умереть? Почему? Я не сделала ничего плохого, почему я должна страдать из-за тебя?
- Денна…
- Молчи, я прошу тебя, молчи, - всхлипнула она. – И убей, пока не стало слишком поздно. Я боюсь…
- Но я не могу ничего сделать, - сокрушенно пробормотал он и стиснул зубы, даже не пытаясь унять слезы.
Он не мог ничего сделать, и эльф это знал. Он все знал и сейчас тихо смеялся над ним, наблюдая за его душевными мучениями.
Внутри него не было ярости, не было гнева, он не желал убивать, хотел лишь спрятаться в какой-нибудь укромный угол и затаиться, лишь бы не слышать ее рыданий, не слышать, как она проклинает его и тот момент, когда впервые с ним заговорила. Ведь только из-за нее он вновь вспомнил, что значит быть человеком, а не бессердечной и безжалостной машиной для убийств. Именно Денна подтолкнула его вспомнить, что означают эмоции, каково это - жить по-настоящему, а не просто исполнять приказы хозяина. Он был обязан ей всем, а теперь она не желала его знать. Боль разрывала его сердце, но страшнее всего была пустота: она возвращалась, и он снова метр за метром погружался в море апатии и серости. Он сам хотел очутиться там, сбежать.
«Трус, - словно шептал в его голове голос эльфа, преисполненный наслаждения. – Трус, как и твои предки. Но даже у них хватило смелости погибнуть с достоинством, а ты сгинешь здесь, беспомощный, не в состоянии помочь тем, кого любишь. Трус…»
Он внутренне сжался в комок – такой же беспомощный, как и он сам. Он умел убивать, он любил убивать, он считал себя лучшим и гордился этим. Куда же все делось? Куда?
Он не знал.
Внезапно он почувствовал дрожь. Нет, дрожал не он, а сама земля. Это не было землетрясение, скорее такой звук исходил от тысяч мелких лап и крыльев и шел откуда-то снизу.
Он замер. Весь ужас происходящего только начал до него доходить.
В следующий миг из дыр, на месте которых раньше находились руны, хлынули плотееды.
Он до боли стиснул зубы, когда одна из этих ядовитых тварей уселась ему на нос и принялась искусно отковыривать жвалами маленькие куски плоти от его лица и тут же их пожирать, пуская из специальных желез под крыльями едва заметный желтоватый газ, который обволакивал ранку и заставлял кровь сворачиваться. Такая процедура не только заживляла нанесенные увечья за несколько секунд, но и причиняла неимоверную боль, позволяя плотеедам, каждый из которых был размером с половину его ногтя, дольше наслаждаться жертвой. Если же яд вдохнуть, то можно избежать болевого шока, но от страданий это не избавит: наоборот, их станет бесконечно много.
