Он почувствовал, как шрам на щеке оживает, пульсирует, наливается огнём; всё ещё прижимая к нему ладонь, он глянул вниз — и встретился взглядом с прозрачными глазами без ресниц.
Скиталец стоял у стены, в толпе — и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбуждённых, хмурых и напряжённых лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернётся последним… Когда на пять вопросов вы ответите «да»…
Судьба ведёт его точно по намеченной ниточке.
Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы её сначала неуверенно, а потом всё смелее и радостнее складываются в улыбку.
Улыбаясь, она идёт на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории — она знает это и улыбается, потому что в её жизни было вечнозелёное дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведённые при свете камина, и была его клятва — сбросить шрам ради неё…
Первое в душе должно стать последним. Ради неё, ради выполнения своей же клятвы он отречётся и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?
Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач — тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…
Он зажмурился, но воображению было плевать, открыты его глаза или нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину: камера пыток… В тело впиваются ремни, над Соллем деловито склоняется палач, невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи… Стиснутые зубы Эгерта разжимают огромным ножом, а клещи всё ближе, железный клюв открывается, будто предчувствуя трапезу, Солль судорожно пытается отвернуть голову, и где-то в темноте спокойный голос произносит: «За лжесвидетельство», и Эгерт чувствует холодный захват стали у корня языка…
Человек не может так бояться. Так боятся звери, попавшие в капкан, так боится скот, гонимый в ворота бойни… Эгерт чудом удержался на ногах.
Взгляд Фагирры лежал на нём, как могильный камень, взгляд Фагирры давил, хозяйничал в его душе, путая мысли. Пятый вопрос задан…
Он должен ответить сейчас, пока клещи ещё в мешке, пока смотрит Скиталец, знавший всё наперёд… Он ответит — и страх перестанет терзать его, не зря так болит, так пульсирует, так беспокоится шрам — будто живое существо, будто пиявка, много дней сосавшая чужую кровь и вот сейчас обречённая на погибель…
— Эгерт, — едва слышно донеслось со скамьи подсудимых. Возможно, Тория не произнесла его имени вслух, но, обернувшись, он понял, что она благословляет его на пятое «да».
…Огонь в камине, тёмные волосы на подушке… детский страх — и доверие, тоже детское… Высокое окно библиотеки… Мокрый голубь на дорожке… И солнце, солнце бьёт в окна… Корзинка в руках, зелёные луковые хвосты щекочут руку, и тёплая булка из её рук… Снова солнце. Отпечаток каблука в мягкой прогретой земле… Ладони на глазах, а солнце пробивается между пальцами… Пахнет мокрая трава, тает снег в волосах…
Тория тихонько скрипнула скамьёй:
— Эгерт…
Как она боится за него. Как она хочет, чтобы поскорее всё кончилось, чтобы он сказал, наконец…
Ему даже не придётся колебаться. Его страх и так сделает всё сам, и губы его просто не в состоянии сложиться в иное слово, нежели волшебное пятое «да». Его голосовые связки откажутся работать, пожелай он сойти с намеченного пути.
— Хватит, Солль! — Фагирра красноречиво переглянулся с палачом. — Последний раз повторяю вопрос: верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?
Безгубый рот Скитальца чуть дрогнул. «Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдётся… Раз в жизни бывает этот момент, и упустивший его лишается надежды навсегда».
Как много боли в этом зале. Как много боли помещается в маленьком теле Тории… И как болит шрам.
Тишина.
Он поднял глаза — два окна смотрели на него равнодушными глазами Скитальца.
— Не…
Страх его взревел. Он ревел и метался, раздирая горло, парализуя язык, выл и катался, как взбесившееся чудовище — весь его огромный, всепоглощающий, всепожирающий страх, давно свивший в Соллевой душе своё смрадное логово.
— …е…т…
Слово вырвалось из его рта, и он в изнеможении закрыл глаза, со спокойной совестью отдавая себя на растерзание страху.
В наполнявшей зал тишине слово прозвучало, подобно взрыву пороховой башни.
Где-то победно завопили студенты, где-то загалдела толпа, что-то резко бросил Фагирра, а Тория, обомлевшая на своей скамье, источала ужас — ужас оттого, что заклятие на Солле теперь вечно и неснимаемо. Он сам осознал это и содрогнулся, руки его потянулись ко рту, будто желая вбить обратно только что вылетевшее слово — но он понял с облегчением, что вернуть сказанное невозможно, и пусть страх выворачивает его наизнанку… Пошатнувшись, он глянул в зал, на Скитальца — глянул едва ли не с вызовом.
И тогда Скиталец, который один оставался бесстрастным в возбуждённой толпе, позволил себе усмехнуться.
Мир перед глазами Эгерта закачался, поплыл, полинял, будто выгорел; на секунду он ощутил полнейшее, безмятежное спокойствие, хотелось закрыть глаза и наслаждаться неправдоподобной тишиной — но тут мир вернулся, обрушился гулом толпы и выкриками стражи, и краски вернулись к нему, и никогда в жизни Эгерт не видел таких ярких красок.
…Кто все эти люди?! Кто этот человек, скрывающий лицо под капюшоном? Как смеют они удерживать под стражей… Торию?!
Помост дрогнул — Эгерт осознал себя уже на бегу, кто-то красно-белый испуганно отлетел в сторону, защищаясь пикой… Неуклюже, как дохлая крыса, грохнулся на бок табурет палача, и вывалились из мешка железные клещи.
Эгерту казалось, что он движется медленно, как увязшая в меду муха; на краю его зрения мелькали перекошенные лица, на краю его слуха лязгали выкрики, кто-то кричал «Взять», кто-то кричал «Не трогать»… Орали студенты и колотил по столу канцелярист — а бледное лицо Тории было всё ближе и ближе, всё ближе и ближе были глаза, распахнутые так, что загнутые ресницы вонзались в кожу, и широкие, поглощающие свет зрачки без блеска, и полуоткрытые запёкшиеся губы, искусанные, опухшие… Эгерт бежал целую вечность, помост содрогался под его сапогами, и кто-то хотел встать на дороге — но отлетел, сметённый. Эгерт бежал, и по щеке его, по губам, по подбородку скатывалась на рубашку кровь, потому что на месте шрама горела теперь открытая рана.
А потом нога его запнулась о подставленные ножны меча, и, потеряв из виду лицо Тории, он упал, разбивая локти; мелькнул перед глазами край помоста, потом высокий тёмный потолок — оттуда, сверху, гулко донеслось:
