Я выпал из Гобелена. Выпал из мира. И то, что во мне еще теплится жизнь, всего лишь досадная ошибка, подлежащая исправлению. Скоро все займет предписанные места и пойдет своим чередом. Собственно, оно и так… счастливо идет. Счастливо, потому что без меня. Ведь мое присутствие ощущается исключительно в те минуты, когда я что-нибудь разрушаю, верно? Значит, уходя, как раз предоставляю миру возможность жить созиданием. Но он ведь не воспользуется драгоценным подарком, потому что ничего не потеряет и не приобретет. Потому что не заметит изменений.
Да, Разрушитель вовсе не одинок, хотя всеми вокруг утверждалось и утверждается обратное. Любой эльф, гном, а уж человек и подавно может легко и непринужденно исполнить предписанную мне роль. Отличие состоит лишь в том, что разумные существа лучше всего прочего способны разрушать немного другой мир. Гобелен не под своими ногами, а тот, что ткут сами. Свое общество.
Довольно одного злого или попросту неуместного слова, чтобы душа разорвалась на лоскуты. И все бы ничего, если бы она не была так сильно привязана к телу! Вот и получается: во всех прочих пластах реальности человек благополучно умер, а сердце упрямо продолжает биться, гоня кровь по сосудам. Но плоти без духа жить скучно, потому она спешно создает из не успевших рассеяться прахом обрывков чувств и стремлений корявую куклу. Свое предназначение сие чучело выполнит, сомневаться не приходится, но именно в такие минуты на свет появляется голем, бездушный в самом прямом смысле слова.
Красавица отказывает юному рыцарю в благосклонности, и в мир приходит жестокий насмешник, одержимый желанием покорять. Девушка узнает, что ее возлюбленный — обманщик, и становится живым олицетворением мести всем мужчинам, попадающимся на пути. Мальчик, которого лупили старшие приятели, вырастая, не ограничивается ответной лупцовкой, а отвешивает тумаки всем вокруг. Сплошь и рядом на каждом вдохе случаются и похожие, и еще худшие, горшие горести. Любая напасть, даже кажущаяся, способна убить душу. А если беды следуют одна за другой…
Но с ними можно справляться. Если уметь наблюдать и если уметь отдавать себе отчет в происходящем. Достаточно посмотреть на соседа, пережившего утрату, подобную твоей, и решить, становиться ли похожим на него или пробовать проложить по темному лабиринту невзгод свой путь. Иногда требуется осознанное и тщательно выпестованное упорство, иногда хватает наивного упрямства. У каждого свой рецепт, ведь чужие никогда не помогают полностью. Нужно только хотя бы раз задуматься над главным вопросом: дорог ли ты самому себе. Если дорог, то береги свою душу такой, какая она есть. Просто? Пожалуй, слишком. Наверное, из-за простоты в действенность этого совета никто и не верит. А жаль.
Мое призвание — разрушать Гобелен, но и я не удержался в рамках отпущенного могущества, опробовав презренное, зато доступное всем оружие. Добился успеха? О да! Последняя моя жертва сейчас топает через сосновый лес, поминая всуе имена всех богов и демонов, каких только знает. Зачем мне нужно было втягивать Борга во всю эту историю? Почему еще тогда, встретившись в «Трех пчелах», мы не разошлись после посиделок в разные стороны, сохранив друг о друге невнятные, но хотя бы не болезненные воспоминания? Потому что нам обоим нужен был шнурок, которым можно стянуть осколки разваливающейся души. Потому что мы оба хотели оставаться самими собой, а не покорно подставляться молоту обстоятельств на наковальне обыденности.
Я произносил не те слова не в то время, а уж действовал и вовсе как боги на душу положат, но стыд почему-то уравновешивается удовлетворенностью, ведь хотя бы один человек в мире будет помнить меня… Разным. Глупым, мудрым, умелым, беспомощным, жестоким, всепрощающим. Наконец-то все цвета радуги, составляющей мою сущность, не просто промелькнули на небосклоне, а были замечены и запомнены.
Я не изменился, Борги. Я просто перестал быть для тебя красивой картинкой на книжной странице, которую ребенок норовит перевернуть и обиженно надуться, увидев, что на другой стороне одни только непонятные строчки из букв. И ты не изменился, а всего лишь дал свободу многим чувствам, до поры спрятанным на самое дно души. Надеюсь, тебе понравилось быть разноцветным. В любом случае, у тебя еще появится не одна возможность добавить новые штрихи к своему портрету, у меня — нет, поэтому извини, что я вывалил на палитру сразу все краски, какие смог найти. Это была последняя возможность в моей теперешней жизни, плавно, но ощутимо быстро подходящей к завершению…
Глаза закрывать не хотелось. Наверное, из-за глупого детского желания еще раз поймать ласковый взгляд Серой Госпожи, хотя было яснее ясного, что в пределах черно-белой Нити богов не существует. А если хоть один имеется, то вряд ли снизойдет к моим просьбам.
Собственно говоря, это осознание стало для меня потрясением, и до последнего теплилась надежда, что Эна все же соизволит прийти проститься со своей игрушкой. О спасении даже не думалось: вряд ли среди магов мира нашелся бы умелец, способный подчинить серебро, получившее настоящую свободу. Что же касается драконов, они также не посмели бы покуситься силой на волю теперь уже истинно живого существа. А действовать уговорами… Для этого надо уметь говорить на языке ожившего металла. И уметь заставлять слушать, как умеет пришелица, ожидаемая мной, но явившаяся аккурат за вдох до окончательного превращения ожидания из утомительной игры в скучную обязанность.
Походка казалась нетвердой, словно каждый шаг начинался с размышления над вопросом: «А в том ли направлении я иду?» — из-за чего колыхание складок белого одеяния больше напоминало судороги, чем волны. И все же пришелица приближалась ко мне, пока ей под ногу не попалась горстка черного песка. Шорох осквернил плащ тишины прорехой, и говорящая ошеломленно остановилась, видимо, лишь теперь заметив, что в комнате остался всего один пленник.
Когда получаешь результат, который не мог ни увидеть на излете страшного сна, ни вообразить в безумных фантазиях, непременно удивляешься, и требуется некоторое количество времени, дабы поймать разбежавшиеся слова и помочь чувствам выйти на волю, пока они не натворили бед:
— Что здесь произошло? — спросили у меня спустя очень долгий вдох.
Я улыбнулся и ответил. Кристально чистую правду:
— Чудо.
Женщина не стала открыто проявлять недовольство, хотя в подобных обстоятельствах полезнее отпускать узду раздражения. Не проронив ни слова, она дошла до того места, где приказала сидеть Боргу, наклонилась, чуть согнув колени, провела ладонью по праху заговоренного серебра и вдруг резко выпрямилась. По всей видимости, за прошедшие часы силы к говорящей вернулись не полностью, потому что ее заметно шатнуло из стороны в сторону, но крик гнева в очередной раз оказался громче шепота разума:
