Так что я знал, что отец умрет; я также знал, что стану королем после него. И это волновало меня гораздо больше, признаюсь. Я боялся того, что стану другим человеком, в тот же миг, когда надену на голову корону, и одновременно страстно желал этого. Тогда я себе не нравился, ни внешне, ни внутренне. Потом, когда холодный тяжелый обруч коснулся моей головы, меня, конечно, постигло разочарование; я остался таким же, каким был.
Так вот, похороны, — процессия тогда тоже проходила по этой улице. Я ехал впереди, на черной масти жеребце, и мне казалось, что я — голова огромной змеи, что тянется и извивается по улицам города. Меня тогда, помню, все тянуло оглянуться, посмотреть назад, вдруг гроба в повозке на самом деле нет? Но я ехал прямо, высоко задрав подбородок — этикет. Так и не обернулся.
Я отогнал воспоминания о тех, давних похоронах, но тут же в памяти всплыло — раннее утро в Дор-Надире, я, Хилли, Гор, Занг и другие ребятишки пробираемся через сонный еще город, рассчитывая занять самые лучшие места, чтобы насладиться зрелищем Шествия Цветов. Вот и тут — Цветочная улица. Морозящее душу совпадение, несмотря на то, что тогда невдалеке гудел океан, и было жарко, хотя солнце еще не взошло; несмотря на то, что тогда я был голоден, радостен и честен с окружающим миром, а сейчас я сыт, до океана многие месяцы пути, и воздух по-осеннему прохладен, и пар идет изо рта, и я скрываю от самого себя больше, чем некоторые люди узнаЮт за всю свою жизнь. Нет, сейчас все совсем другое. Второй Кары Богов не будет. Судьба не любит повторяться, однако просто обожает вынимать кусочки из прошлого и вставлять в настоящее — в измененном виде, в чуть других красках, но они все же узнаваемы. Ее насмешка.
Пока я мрачнел лицом, подпирая столб, к улице подтянулась приличная толпа. Все с черными бантами на одежде, даже нищий, приковылявший на одной ноге, опираясь на костыли, раздобыл где-то темную тряпку и повязал себе на руку. Предрассветная серость сменилась розоватыми полутонами, и на дороге, ведущей от летнего замка Шатолийон, показались всадники. За ними, я знал, должна ехать карета, запряженная шестеркой вороных, а в карете — гроб с телом.
Многие из людей принесли букеты — осенние астры, хризантемы, кто-то сжимал в руках полевые цветы. Когда процессия приблизилась, люди с тихими возгласами прощания стали бросать их под копыта коней.
Впереди, как и положено, ехал принц Эдуард. За те четыре года, что мы не виделись, он вытянулся, раздался в плечах, но лицо его осталось лицом капризного ребенка. Толпа двинулась по улице, с той же скоростью, что и торжественно вышагивающие кони. По пути к нам присоединялись новые люди, большей частью откровенно не выспавшиеся, с помятым видом, но все как один — горестные. Наверное, я зря возвел поклеп на них, живущих в этой стране, в этом городе: Гедеон был им не так уж безразличен. В глазах некоторых виднелось самая настоящая печаль.
Я ковылял, стараясь не отдавить никому ноги, повернув голову к карете. Не верилось как-то, что там, внутри — мертвый Гедеон. Я настолько проникся этим молчанием, церемонностью и размеренностью, что даже вздрогнул, когда кто-то уцепился за мой локоть. Я оглянулся — лорд Вито. Я сделал вид, что ничуть не удивлен; впрочем, особенно играть мне не пришлось, было у меня такое ощущение, что без него не обойдется.
— Вижу, вы получили мое письмо, — прошептал Вито, подходя ближе и беря меня под руку.
— Не знаю никакого письма.
— Разве до вас не добрался вестовой? Я послал его неделю назад, с подробными инструкциями и приглашением на коронацию.
Он чуть замедлил шаг, приноравливаясь к моей скорости. На нем был, вопреки традиции, не черный, а темно-синий камзол, однако же, такого глубокого оттенка, что в сером утреннем свете смотрелся темнее даже, чем вороная масть похоронных коней. У горла сверкала большая бриллиантовая брошь; глаза были усталые, мешки под ними явно указывали на то, сколь мало он в последнее время спал.
— Наверно, мы с ним разминулись, и он прибыл в Низодолье уже после моего отъезда.
— Неважно, раз уж вы все равно здесь… Хотя такое совпадение меня радует.
Я постарался придать лицу скорбное выражение вместо появившегося на нем раздраженного.
— Я приехал на похороны, Советник.
'Пускай только попробует заикнуться о троне, клянусь, прибью на месте', - подумал я.
— Вы не останетесь на коронацию?
— Нет, я уеду сегодня же вечером.
Он смолчал. Мы свернули за каретой с Большой Цветочной на улицу Молотильщиков. Меня неприятно поразило то, что ее не постарались прибрать к такому событию — пару раз кони, везущие гроб, споткнулись о камни. У меня под ногой захрустела прогнившая половинка капусты.
— Какая печаль, король Гедеон… — Вито сделал паузу, видимо, ожидая, что я подхвачу тему. Но, так и не дождавшись моей реакции, продолжил сам. — Тяжелая форма дизентерии, ума не приложу, как и где он мог ее подхватить… Затем, только он пошел на поправку, отказал желудок. Очень, очень печально…
Вито помолчал, а потом добавил очень странным тоном:
— Бедный принц.
Я скосил глаза в его сторону. Он не смотрел на меня, а разглядывал с озабоченным видом карнизы крыш, но я видел уголок его рта. Он дергался, так, будто Вито еле сдерживался, чтоб не сплюнуть. Почудилось, — решил я. И ледяные нотки в его голосе мне тоже почудились.
Для разнообразия я решил взглянуть на предмет нашего разговора. Длинноногий Вито, с его привычкой перемещаться быстро, утащил меня чуть вперед от процессии, и, чтобы рассмотреть принца, мне пришлось оглянуться вполоборота; Эдуард сидел на коне прямо, сложив руки перед собой на луке седла, но голова его была полуопущена, что противоречило традиции. Взгляд его, неподвижный, был направлен меж ушей жеребца. Высокий воротник черной атласной куртки впивался в подбородок.
Был он весь какой-то замороженный, и так и просился на портрет с подписью: 'Сумрачный отрок'.
— Если бы мальчик любил отца, — сказал я Вито вполголоса, — эти торжественные проводы были бы понятны. А так эта пышность отдает виноватостью, вам так не кажется, Советник?
Вито пожал плечами, продолжая рассматривать в небе что-то, видимое только ему одному.
— А где лорд Оливер? — спросил я.
— Короля Гедеона больше нет, — ответил Советник таким тоном, словно это все объясняло. Я не стал настаивать.
Мы дошли до поворота на кладбище, где хоронили знать. Над толпой возвышались шпили королевских усыпальниц, статуи и стелы. Я взглядом поискал среди них колону красного мрамора — над склепом, где был похоронен мой отец. Нашел. Мысленно поклонился, затем, не удержавшись, чертыхнулся вслух.
