Девушка укоризненно посмотрела на него.
— А ты будто не знаешь! — И немного обиженно спросила: — А о чем ты думал, когда я стояла у доски?
Они миновали Банковский пешеходный мост с серыми крылатыми грифонами по обеим сторонам канала, и Лайонел ответил:
— Я думал, что ты самая забавная и трогательная девочка из всех виданных когда-либо мною. А ты о чем?
Катя выдала нервный смешок:
— А мне просто хотелось умереть.
Уголки его губ дрогнули, на золотистых ресницах заиграли разноцветные лучики.
— Ну что ж, твое желание исполнится.
Летний сад поражал белизной и тишиной. Аллеи пустовали, скамейки были в снегу, в ледяных верхушках деревьев блестело солнце.
На главной аллее Катя остановилась между скульптур мужчины с пучком стрел в ладони и женщины в венке из роз и факелом в правой руке. Казалось, их тела покрыты раскрошенным хрусталем.
— Аврора, богиня утренней зари, — со значением приподнял брови Лайонел. — Олицетворяет восход. — Затем указал на мужчину: — А это «Полдень», стрелы — лучи солнца, подсолнух у его ног — растение, которое всегда поворачивается вслед за солнцем. Впрочем, — Лайонел взял девушку за локоть и подвел к двум скульптурам напротив, — для тебя отныне более знаковыми являются вот эти фигуры.
Девушка оглядела старца со звездой на голове, а Лайонел прокомментировал:
— «Закат», с вечной звездой Веспер[12] над челом. У ног цветы дурмана, они особенно сильно пахнут по вечерам.
Катя устремила взгляд на женщину, укутанную в звездное покрывало, с маковым венком на голове, летучей мышью на поясе и совой у ног.
— Ну ясно, а это «Ночь». Ты мне каждые пять минут будешь напоминать, что моя жизнь кончена и впереди лишь вечный мрак?
— Символика ночи так или иначе сводится либо ко сну, либо к смерти, — пробурчал Лайонел. — Что тебе больше нравится?
— Ты, — бросила через плечо Катя и зашагала по аллее.
Молодой человек догнал ее, пошел рядом, поведав:
— Мы находимся в самом старом саду Петербурга. В тысяча семьсот четвертом году Петр Первый указал заложить регулярный сад на берегу Невы, на месте усадьбы шведского майора Конау…
Катя едва заметно улыбнулась. Турфирмы всего мира облились бы слезами, услышь они обладателя этого хорошо интонированного, выразительного голоса. Его хотелось слушать без остановки, от него было невозможно устать, как невозможно устать от шепота самой природы: шума моря, треска костра, звуков леса.
Было так необыкновенно хорошо бродить по белым дорожкам, вслушиваясь в глубокие, мелодичные интонации, касаться иногда ладонью ледяных шипов на кустарниках цвета бордо, ловить на себе взгляд голубых глаз и видеть в них отражение своей новой жизни.
Из-за высокой позолоченной ограды сада доносился монотонный гул города, а тут — в девственно-хрустальной чистоте, среди мраморных статуй, просторных лабиринтов и старых деревьев, поддерживающих стеклянный купол неба, царил зимний сон.
Катя подошла к скульптуре Амура и Психеи — девушке на постели со светильником в руке, склоненной над спящим длиннокудрым богом любви — Эротом. В конце сентября в колледже провели несколько пар по мифологии, полагая, что будущим работникам туризма это не помешает. Катя помнила себя солнечным осенним днем, сидящую на подоконнике с энциклопедией мифов. За окном летали желтые листья, на площадке играли дети в разноцветных куртках, в приоткрытую дверь комнаты проникал запах чего-то жареного из кухни. Казалось, все это произошло давным-давно или в другой жизни, где каждый новый день не приносил абсолютно ничего, а время тянулось так медленно, словно заколдованное.
Миф об Амуре и Психее напомнил «Золушку», только вместо злой мачехи была жестокая мать Амура — прекрасная Афродита, приказавшая сыну обречь соперницу, превзошедшую красотою, на мучительный брак с самым недостойным человеком, какой только отыщется на земле.
Глядя на Амура, Лайонел со вздохом пробормотал:
— Ранил себя своим же оружием. Как нелепо!
Девушка ощутила его руки, скользнувшие ей на талию, и положила голову ему на плечо.
Знаменитый стрелок влюбился в свою жертву и поразил себя уготовленной для нее стрелой. Ни козни завистливых сестер Психеи, ни гнев ревнивой Афродиты не помешали влюбленным быть вместе.
Катя подняла глаза и встретила ледяной голубой взор. Когда-то она не могла представить себе красоту Амура, не знала даже, с кем сравнить. Традиционно в литературе его изображали белокурым, дерзким, злонравным и от природной испорченности необузданным мальчиком или юношей.
Лайонел точно прочел ее мысли, весело заметив:
— Масштабы моих преступлений не так велики, как его.
И резко отстранил девушку в сторону. У ног шлепнулась ледяная корка с дерева. Катя хотела поблагодарить, но не успела, он ее точно легкую куклу оторвал от земли. Одной рукой прижал к себе, а другую запустил в волосы и жадно приник к губам. Его дыхание, язык были обжигающе горячими, тепло от ладони прошло пульсирующей волной по затылку, и сердце закружилось в тесной груди. Ему не хватало места, воздуха, оно таяло от наслаждения в кипящей крови.
— Не обязательно ждать до завтра, — между поцелуями объявил молодой человек. Катя замерла в его объятиях, их взгляды встретились, и она нерешительно уточнила:
— Правда?
Лайонел опустил ее на землю, испытывающе всматриваясь в лицо.
— Сегодня ночью, идет?
Девушка опустила глаза, но он приказал:
— Смотри на меня.
— Сегодня, — подтвердила она. И, видя, что ему этого показалось недостаточно, добавила: — Хоть сейчас!
— Не такой я изверг, как ты думаешь, — усмехнулся молодой человек. — Попрощайся с семьей!
Катя ничего не сказала, лишь кивнула. Она знала — он пытается посеять в ней сомнения, но также знала, что не откажется от него даже за все сокровища и блага человеческого мира.
В машине они разговаривали мало, из колонок лились тяжелые, заупокойные звуки четырнадцати частей «Реквиема» Моцарта. Лайонел рассеянно смотрел на дорогу, скучающе перелистывал кнопками пульта мелодии в магнитоле и вполголоса переводил с латыни наиболее интересные моменты:
День гнева, тот день
Превратит мир в пепел,
По свидетельству Давида и Сивиллы.
Сколь великий ужас настанет,
Когда придет Судия,
Который сурово всё рассудит[13].
Откроется книга,
Содержащая в себе всё,
По чему судим будет мир.
И вот, когда Судия воссядет,
Все тайное станет явным,
Ничто не останется безнаказанным[14].
