В ту ночь она подождала, пока женщина уйдет, и сказала:
— Ты расстроен. У тебя нет на это причин. Делай со мной все, что захочешь. — Он помнил, что даже в то время отметил, что она не просила прощения. Она не из тех женщин, которые просят прощения. Ее тело блестело и переливалось от масла, когда она медленно изгибалась направо и налево при свете свечей; она не улыбалась, глаза ее были огромными. Блэз долго стоял над кроватью, глядя на нее сверху. Потом медленно снял одежду, а она лежала связанная, в этом ослепительном свете, наблюдая за ним… но перед тем, как лечь в постель, он развязал все веревки, которые связывали ее.
Он вспомнил, что Люсианна рассмеялась. Он тогда подумал, что это, возможно, от облегчения. Теперь, переживая еще раз тот момент, он по-другому воспринял ее смех, услышал в нем искреннюю насмешку над его наивностью. Люсианна, какой бы юной она ни была, кажется, всегда была развратной. Он снова почувствовал горечь; возможно, она будет с ним всегда. Бертран де Талаир, подумал вдруг Блэз, так и не смог пережить то, что произошло с ним в любви, когда он был молодым.
Люсианна продолжала молчать. Блэз лежал, отвернувшись, с закрытыми глазами. Он почувствовал, как отодвинулось лезвие кинжала, и секунду спустя услышал голос Люсианны:
— Я думала тогда… Я помню, что думала к концу того лета, до того, как Энгарро был убит… что встретила тебя слишком поздно. — Ее голос звучал странно. Но не это заставило Блэза наконец открыть глаза. Он услышал другой звук из дальнего конца комнаты и почувствовал едва уловимую струйку сквозняка на коже.
Когда он посмотрел на Люсианну, она уже отвернулась от него к двери, и, проследив за ее взглядом, Блэз увидел Кузмана Аримондского, который стоял, обнажив в роскошной улыбке белые зубы, с кинжалом в руке, длинным, как маленький меч.
Люсианна на секунду бросила взгляд на Блэза, глаза ее были широко открытыми и черными от наркотиков; потом совсем повернулась к нему спиной и пошла к камину, оставив лишь пустое пространство между Блэзом и аримондцем, который пришел, чтобы прикончить его. Его действительно притащили сюда кораны Мираваля; последний кусочек головоломки встал на место.
— Привязан веревками, как конокрад, — с восторгом произнес Кузман. — Если бы это было в Аримонде, я бы привязал его в пустыне рядом с муравейником и сам бы полил медом его яйца и глаза, и оставил его там. — Люсиана ничего не сказала. Она смотрела в глубину камина.
— Как мне повезло, что мы не в Аримонде, — холодно произнес Блэз. Он не собирался доставить этому человеку большего удовольствия, чем доставит ему сам факт его смерти. — Страна трусов и кровосмесителей.
Улыбка аримондца не дрогнула.
— Ты глуп, — сказал он. — Тебе не следовало бы меня злить. Твое тело слишком открыто моему кинжалу. Твоя жизнь закончится здесь. Призрак моего брата жаждет встретиться с твоей тенью в потустороннем мире, и от меня зависит, будет ли твой путь к богу легким или очень тяжелым.
— Ничего подобного, — тихо возразила Люсианна, стоя спиной к ним обоим. — Делай то, зачем пришел, только быстро.
— То, зачем пришел? Я пришел ради казни, — ответил аримондец, и его улыбка стала шире. — И, может быть, ради удовольствия, которое получу от его тела после его смерти.
— Ты слишком много на себя берешь, — сказала Люсианна, все еще глядя в огонь. Голос ее звучал монотонно и очень тихо. Аримондец рассмеялся и двинулся к кровати.
— Слишком суровое наказание, как мне кажется, — сказал Блэз Люсианне, с трудом переводя взгляд с человека с кинжалом на женщину, которая научила его всему, что он знал о глубинах наслаждения и боли, — за то, что я встретил тебя слишком поздно. Надеюсь, это доставит удовольствие твоему новому мужу, а может быть, и следующему.
У нее вырвался слабый звук; он подумал, что это похоже на смех. Он не успел понять, потому что в тот же момент, когда он снова повернулся лицом к своей смерти, как положено мужчине, с достоинством склоняясь перед безграничной, вечной властью бога, дверь снова распахнулась, и ошеломленный Блэз увидел за спиной у аримондца, как в комнату вошла жена его брата.
— Если ты воспользуешься этим кинжалом, — услышал он решительный голос Розалы, — то клянусь святым Коранносом, я заставлю привести тебя на суд графини Арбоннской еще до конца этой ночи и не успокоюсь, пока вы оба не будете наказаны за нарушение перемирия и убийство.
А затем, после этих слов, когда ее ярость и напор несколько приутихли под взглядами всех троих, она впервые осознала — он даже видел, как это происходило, — кто именно лежит на кровати, и она воскликнула настолько другим тоном, что он чуть было не расхохотался:
— Блэз!
Рассмеялась Люсианна.
— Как трогательно. Воссоединение семьи, — пробормотала она, отворачиваясь от камина. Она все еще держала в руке свой усыпанный камнями кинжал. — Странствующие дети Гарсенка в притоне черной дамы. Наверняка кто-нибудь сочинит об этом балладу.
— Не думаю, — заметил Кузман Аримондский. — Так как теперь придется убить их обоих.
Его улыбка исчезла. Он сделал еще шаг к Блэзу.
— Пора, — громко, очень четко произнесла Люсианна Делонги.
Внутренние двери по обеим сторонам от кровати распахнулись. Полдюжины коранов с обнаженными мечами в униформе графини вбежали в комнату, за ними быстро вошел канцлер Арбонны Робан, а потом, медленнее, черноволосый, пышно одетый, смуглый и красивый мужчина. Последним, двигаясь крайне осторожно, прижимая компресс к виску, вошел Рюдель Коррезе.
Кораны окружили аримондца. Один из них выхватил у него кинжал. Теперь взгляд Кузмана, мрачный и злобный, не отрывался от лица Люсианны. Ответив ему коротким, ледяным взглядом патрицианки, она сказала:
— Ты сделал ошибку, и ты грубый, неприятный тип. Одно можно было бы простить, но второе простить нельзя. И, могу добавить, то же самое относится к герцогу Миравалю, которому ты служишь.
Последнее она произнесла очень ясно. Блэз увидел, как красивый мужчина, который был ее отцом, слегка улыбнулся, а канцлер Робан поморщился. До Блэза постепенно доходило, что он не умрет, по крайней мере сейчас. Что Люсианна подстроила все это, устроила ловушку… для кого? Для Кузмана? Для Уртэ? Для обоих? Он бросил взгляд налево и увидел Рюделя, прислонившегося к столбику кровати, чтобы не упасть, который смотрел на него с выражением, которое можно было бы назвать насмешливым, если бы его лицо не было таким зеленым.
— Если ты не прекратишь стоять тут без всякой пользы и не перережешь эти веревки, — прорычал Блэз сквозь стиснутые зубы, — я не отвечаю за то, что сделаю с тобой потом.
