Никакая ловкость, по видимости, уже не могла спасти кота. Озверевшие до беспамятства собаки не способны были бы остановиться даже по прямому приказу хозяина, и некуда было деваться — открытые окна слишком высоки, в дверях стеною стояла стража. Кольчужники держали взведенные самострелы, чтобы разить нечистую силу, едва появится хоть малейшая возможность — понятно, в этой чудовищной неразберихе они не смели стрелять наобум. Гости великого государя, те хватали бутылки, стаканы, кубки, любую посуду, чтобы швырять в кота, и было уже несколько попаданий в чьи-то головы, в ендовы с киселями, в пироги и в спины. Подшибленный на бегу, грохнулся на блюдо Рекс, всплеснул горячую жижу, но вскочил в беспамятстве, весь заляпанный жирным, и помчался, поскальзываясь. Осатанело метался Цезарь, галдели люди.
А кот, несмотря на учиненный в считанные доли часа погром, невредимый, соскочил на пол, прорываясь к престолу, и был таков! То есть впрыгнул с разбега в горловину большого кувшина для костей.
Обмочившись вином, задыхаясь, истерзанные всеми видами подливок и запеканок, собаки примчались пред гневливые очи хозяина в самом жалком и унизительном состоянии. К тому же эти недоумки, видимо, путались насчет того, куда же исчез кот. Они метались и рычали, готовые то ли грызть друг друга в отчаянии, то ли скулить.
Стража уже бежала к кувшину, чтобы расколоть его вдребезги, когда раздался голос. Поскольку никто не предполагал за котом дара речи, а тем более красноречия, поскольку голос в кувшине гудел как-то особенно басовито и внушительно, со своеобразным даже величием, то Почтеннейший сумел поразить народ во второй раз. Государь, слегка как будто испуганный, но уже овладевший собой, поднял руку, чтобы остановить стражу; смятенный шум по палате прекратился.
— О великий и всемогущий! Повелитель вселенной! — заухал голос в кувшине. — Припадаю к стопам! Бью челом в службу!
Ответом был неистовый лай — опозоренные Рекс с Цезарем не находили иного выхода для обуревавшей их ярости.
— Не вели казнить, вели слово молвить! — завывал кувшин наперекор собачьей брани.
— Цыц! — вынужден был приструнить псов чародей, но они не сразу поняли, что этот суровый, незаслуженный упрек к ним относится. Рекс и Цезарь продолжали метаться вокруг кувшина в надежде вцепиться коту в глотку, как только позволят обстоятельства. — Цыц! — повторил Лжевидохин.
Однако он не мог уследить за собаками и за едулопами одновременно. Болотно-зеленые уроды, возбужденные суматохой до бешенства, не находили себе места, бурно вздымались их широкие косматые груди, бронзовые булавы так и ходили в руках, ярость застилала глаза. Вдруг кривоногий верзила бросился ни с того с сего на стоявшего в трех шагах кольчужника, ударил его коленом в спину, одновременно заламывая назад голову, чтобы сломать позвоночник. Несчастный, не издавши ни звука, выронил самострел и хрустнул, ахнули товарищи — беспомощно, как дети, на глазах которых выскочивший из кустов волк хватил братишку.
Обернувшись столь резко, сколько позволяла ему старческая немощь, Лжевидохин прикрикнул. Несколько лающих слов — едулоп выпустил жертву. Покалеченного насмерть, едва хрипящего уже кольчужника подхватили товарищи, он булькал губами, посиневши лицом, и голова неестественно свернута. Под криком хозяина уроды попятились, съежились, потом опустились на колени и, наконец, легли ничком на пол. Но и на полу еще они лихорадочно дрожали и скребли лапами в мучительной потребности терзать и крушить.
Тем временем, не ведая, что происходит снаружи, в самых льстивых и пышных выражениях продолжал вещать кот.
— Помолчи, — велел Лжевидохин в изрядном раздражении, едва распорядился едулопами. — Не нужно много слов. Ты кто?
— Бывший сотрудник великой Милицы, — прогудел кувшин и послушно смолк.
Немо хрипящего, с пеной на синих губах кольчужника подняли на руки и понесли. Лжевидохин проводил его беглым взглядом и обратился опять к кувшину, который требовал от него сейчас полного напряжения мысли.
— Имя? — жестко спросил он.
— Не прогневайся, Великий, я открою его тебе только на ухо. Когда я служил у Милицы, меня звали Спиком.
Лжевидохин едва приметно кивнул, признавая тем самым, что прозвище это ему знакомо.
— Ты готов служить?
— Твой раб до скончания века, о, величайший из великих!
Чародей подозвал собак, они непослушно вздрагивали под рукой и не сводили горящих глаз с кувшина.
А поглядеть же, и в самом деле, было на что, теперь и Лжевидохин насторожился: из широкой горловины выскользнул листик, поднималась зеленая лоза… Потом мелькнула кошачья лапа, цапнула веточку, пытаясь затолкать ее обратно в кувшин, с глаз долой, но другой побег начинал выпирать рядом. Слышно было, что кот отчаянно борется со своевольным растением.
— Что это у тебя там? — спросил оборотень и невольно оглянулся, подозревая подвох и опасность где угодно. Гости теснились ближе к престолу, сколько позволяли приличия, но середина палаты — там стоял забытый в цветах скоморох — оставалась пуста, скомороха и Нуту сторонились, как прокаженных, и Рукосил тотчас понял почему. Маленькая принцесса, стиснув зубы, торопилась развязать опутавшие юношу веревки, но, верно, не могла справиться с тугим бестолково завязанным узлом. Ни Нута, ни тем более скоморох нисколько не занимали Рукосила, он вовсе бы выкинул их из головы, когда бы не это грубое, на глазах двора и чужеземцев самоуправство. К тому же сказывалось общая взвинченность, которая витала в воздухе с начала сногсшибательной погони собак за котом и еще раньше… то самое озлобление, что бросило безмозглого едулопа на случайно подвернувшегося стражника.
— Полковник! — свирепо кинул оборотень, обернувшись к витязям. — Куда вы смотрите?! Привяжите принцессу… на пару с дураком. Да! Живо! — Несколько человек двинулись исполнять приказ.
Из кувшина доносилась возня и приглушенные чертыханья; зеленые побеги пробивались наверх и снова исчезали, схваченные проворной лапой.
— Что там? — раздражительно повторил Лжевидохин. — Что за шутки?
— Ничего не могу понять! — растерянно отозвался кувшин. — Это хотенчик…
— Какой хотенчик?
— Что я отнял у пигалика, — виновато гудел кувшин. — Он украл… пигалик украл хотенчик, волшебную палочку и с ней перстень, он украл их в Межибожском дворце. Я отнял у него, чтобы преподнести… господину. Тому, что должен владеть… Но проклятый сучок начал расти. Когда я сидел на дереве за окном. И на нем волшебный камень.
— Ну-ка, вылезай. Дай сюда, — распорядился Рукосил, ерзая в кресле. — Уберите собак, возьмите их на свору.
