— А если… нет?
— Если нет, то появятся внуки. От Броннуин. И они спросят, где, дорогая бабушка, семейные реликвии?
Он произнес это так серьезно, что сердце екнула.
— Отдай им… пусть составляют свои списки. Утром поторгуемся. Они поймут. И настаивать не будут, потому что история эта — грязная весьма… и слишком многие в курсе дела, чтобы просто ее замять. Поэтому будут дружить… и еще потому, что ты им нужна.
Ийлэ кивнула.
— Прежде чем что‑то подписывать, дашь бумаги мне. Я не хочу, чтобы моя жена работала на износ.
— Даже если от этого зависит чья‑то жизнь?
— Да, — Райдо был совершенно спокоен. — Я эгоист жуткий. И меня заботит прежде всего наша жизнь. Твоя вот. Броннуин…
— Тех детей, которые будут?
— Да.
Странно было думать о детях… будут ли?
Наверное.
Или нет?
После всего, что с ней случилось… лес не спасет больное дерево.
— Я имя даже придумал. Если мальчик, то Лиулфр… ну или Варг… Варг — это значит волк. Сильное имя… а девочка — Кримхильд. Я говорил, да?
Говорил, но Ийлэ слушала бы еще и еще.
Пусть говорит. А он, как назло, замолчал.
— Все хорошо? — Райдо гладил ее по плечам, и дрожь уходила. — Я не знал, что Гарм… я бы не пустил на порог. Веришь?
— Верю.
— Хорошо. Мне страшно, что ты могла бы не поверить…
— Тебе?
— Мне.
— Я… — она вдруг поняла, что ему поверит, даже если он сейчас скажет, что эта раздобревшая луна и впрямь камень, или каравай, или еще что‑то, столь же нелепое, невозможное.
Она поверит, если он предложит забраться на небо по веревочной лестнице из дождя.
Или поймать луну — камень на крючок в ближайшей луже…
И будет стоять рядом, пока он вьет эту веревку или крючок забрасывает, будет подкармливать луну или тянуть из облаков пряжу, лишь бы вместе.
Рядом.
— Я, кажется, тебя люблю.
— Точно любишь, — согласился Райдо и поцеловал в шею. — Мне нужно, чтобы точно.
— Не знаю. Я раньше никого не любила, поэтому…
— И хорошо, что не любила. Тогда ты будешь любить только меня.
Это прозвучало почти требованием.
— Буду, — Ийлэ готова была дать это обещание, потому что оно не обещание даже — данность.
— До самой смерти?
— И после нее тоже, — она оперлась на него. — Наверное.
— Экая ты… неконкретная, — тихий смешок на ухо. — С другой стороны, честная… и видишь, эти треклятые яблони расцвели все же. Я дождался… мы дождались.
Ветер принес горсть бело — розовых лепестков, от которых отчетливо пахло зефиром.
…девять лет спустя.
От аромата хрысевых яблонь голова шла кругом.
Или это от счастья?
Не от выпивки точно, потому как Райдо не пил ни сегодня, ни вчера, и вообще давненько не пил. Он открыл окно и вдохнул тяжелый весенний воздух.
Запах обволакивал.
Было в нем что‑то особенное, медвяное, сладкое до умопомрачения, и тут же горьковатое, как утраченные надежды.
— Опять? — Ийлэ подошла на цыпочках. — Ты обещал, что появишься до темна… мы ждали.
— Прости.
Он старался, но… на дорогах опять неспокойно, а еще кто‑то у старика Харви скот весь положил. И не понять, то ли и вправду волки, то ли молодняк охотится. Если волки, то еще ладно, Райдо с ними справится. А вот молодняк — это плохо…
Непредсказуемо.
— Прости, пожалуйста, — он сгреб жену в охапку и потерся носом.
Мягкая.
Теплая.
— Простила уже, — проворчала она, не делая попытки освободиться. — Опять заработались?
— Угу.
— И небось, не обедал?
— Ага.
— И не ужинал тоже?
Райдо вздохнул, надеясь, что вздох этот достаточно жалостлив, чтобы растопить слабое женское сердце.
— Бестолочь, — ласково сказала жена. — И Нат твой не лучше. Куда он смотрит только… и между прочим, Нира его тоже ждала… хоть бы записку послали… руки мыл?
— Они чистые!
Ийлэ лишь фыркнула.
Она сама лила воду, и полотенце подала, а потом села на пол, за низкий кофейный столик, на котором стоял ужин.
Он был, во сколько бы Райдо не возвращался.
— Ешь… и рассказывай.
Ийлэ села на подушку, скрестив ноги. Она любила слушать его истории.
…об украденных лошадях.
…о гастролерах, которые повадились чистить старые особняки, и на пути их попался тот, который тетушке Ниры принадлежал. И хорошо, что без крови обошлось.
…о жалобах на воющую собаку.
…о том мальчишке, который прошлой осенью заблудился в лесу и плутал два дня. Райдо те два дня из шкуры не вылезал почти, а потом лежал пластом.
У него всегда были истории, порой вычищенные, приукрашенные слегка, но она и об этом знала, и это ее знание тоже было частью вечернего ритуала.
— Устал?
— Устал, — согласился Райдо. — Набегался так, что ноги отвалятся. И спина ноет. Старость, она безрадостная…
Она только рассмеялась тихим необидным смехом.
Его маленькая женщина.
— Дети…
— Спят уже. Броннуин опять сбежать хотела.
— Куда?
— В город… сказала, что к Нату в помощники пойдет… Тельма — с ней.
Верно.
Тельма с того самого дня, как оказалась в этом доме, от Нани не отходит. И это молчаливое обожание пугает Райдо. Впрочем, он со страхами справится.
И с Броннуин.
И с Тельмой.
— А Варг опять спрятался… и близняшек с собой прихватил.
— Где на сей раз?
— В кладовке, — призналась Ийлэ. — Два часа искали… сидел, главное, тихо — тихо… если бы не Видгар, не нашли бы.
— Он же утром опять умирал?
Не то, чтобы это было новостью, Видгар из рода Высокой меди собирался умирать с завидной периодичностью, но всякий раз случалось что‑то, что требовало немедленного его участия.
И хорошо, что случалось.
К Видгару Райдо привык. И к Нату, который вернулся в городок, хотя мог бы остаться в столице, ему предлагали… и к Нире, к их девочкам — близняшкам, вечно хмурым, сосредоточенным…
— Значит, все как обычно… — Райдо широко зевнул. — Разве это не замечательно?
Ийлэ не ответила.
Она была счастлива…
…а старые часы так и замерли. Без семи минут двенадцать. Только весна давно наступила
