Сил больше нет. Но, кажется, они всё-таки будут жить.
* * *
Потолок такой знакомый. Белый потолок, но не белёный, как в его комнате, а просто покрытый белым пластиком, как в его комнате…
Что за чушь?
Олег приподнялся на кровати, на которой он лежал одетый в майку и шорты. Осмотрелся безумным взглядом.
Чужая (нет, нет, нет — знакомая, твоя!!!) комната. Плоский блеск компьютерного экрана. Окно — квадратное, без рамы, хорошо знакомое (чужое!!!
________________________________________________________________________________________________________
— Слова Михаила Трегера
205.
Не хочу!!! Только не это!!!), за ним — деревья парка.
Ружья над кроватью нет. Вместо большого старого шкафа — горка, блестящая стеклом и полированным титаном.
— Нет… — выдохнул Олег.
— Сынок, ты спишь? — мамин голос. И стук в дверь — белую, плоскую, со сверкающей золотистой ручкой.
Дверь открывается.
Да, это мама. Но она другая. Вроде бы моложе, одетая в строгий красивый костюм, но с усталыми глазами. Правда — улыбка прежняя, но тоже усталая.
— Ну что ты в одежде? — снова улыбается. — Давай вставай, хоть и лето, но всё-таки… Папа сегодня будет поздно, сходи в магазин…
— Ма… — Олег сел на кровати. Босую ногу обожгло холодом линолеума "под мрамор".
(Половик! Самовяз! Он же лежал около его кровати!)
— Извини, я спешу…
Подошла. Нагнулась. Поцелуй (мамин поцелуй… но духи… Незнакомые… знакомые…)
…Щёлкнула дверь. Олег в отупении сидел на кровати. Потом вскочил. Поскользнувшись, бросился, задыхаясь, в коридорчик квартиры. Ударился плечом о косяк. Вбежал в холл.
Он увидел в зеркале финского серванта своё мёртвое лицо. А рядом — фото в серебристой рамке с чёрным уголком. Фото мальчишки своих лет, похожего на него, Олега…
Своего старшего брата, давно уже разбившегося на мотоцикле — на мосту через Воронежское море.
Он подбежал к окну, ударился грудью о подоконник, задыхаясь, как попавшая в комнату птица.
Петровский сквер… Шпиль железнодорожного управления…
Воронеж. Город, где он прожил пятнадцать лет. И последние четыре года — в семье, где было много денег, но всё меньше и меньше — человеческого тепла…
Никогда не было Марфинки.
Не было живого брата.
Не было Вальки.
Не было ничего.
Сон.
Ловушка захлопнулась.
— Нет! — вырвалось у Олега с такой мукой, что эхо зазвенело в комнате. — Нет, я не могу! Я не хочу! Пустите!
Ладонями он ударился в стекло.
И услышал холодноватый смех за спиной…
… - Олег, ты чего, Олег?
Задыхаясь и кашляя — сердце стояло — мальчишка сел, качнулся, падая. Артур подхватил его, заглянул в лицо:
— Ты чего?!
Олег со свистом вздохнул. сердце забилось — рывками, толчками, но постепенно входя в нормальный ритм. Огляделся.
Ангар…
— Ты так стонал, что я проснулся, — Артур вытер лоб. — Ты чего вдруг?
— Кош… мар… — простонал Олег и обнял друга. Артур замер удивлённо. — Кошмар, такой ужас… я не могу…
* * *
206.
Они нашли этот ангар сразу, как только выползли на берег. Ангар — и трубу артезианской скважины рядом. Краны были аккуратно залиты пластиком.
Олег и сейчас не мог без содрогания вспоминать, как они срывали этот пластик — с рычанием, с визгом, отталкивая друг друга, как потом вцепились в краны, ссаживая пальцы… И как потом громко заплакал Тимка, которого оттолкнули.
Все остановились. Сразу. И стояли не меньше минуты, не глядя друг на друга. А потом Артур шагнул к младшему и спросил:
— Ты чего?
— Я думал… я думал… — выдохнул он. — Я думал, вы сейчас друг друга…
И не договорил — задохнулся. Тогда Артур поднял его, подвёл к одному из кранов, положил свои руки поверх рук мальчишки и сказал:
— Ну-ка. Давай крутанём… А то я один не могу…
…Когда-то на этом берегу (может, это всё-таки был остров, только большой?) явно располагалась станция дирижаблей. Один из них — точнее, его каркас, похожий на выброшенного на берег и обглоданного кита — лежал в лесу за ангаром, и через металлическое переплетение проросли деревья, в том числе — очень солидные. Очевидно, дирижабль лежал тут давно. И он явно не упал, а просто был брошен.
Брошена была вся станция. Или — чёрт его знает — не брошена, а оставлена, потому что в ангаре (за насквозь прогнившими дверями из тонкой жести) стояли штабели бочек и ящиков, лежали сопревшие мешки, в которых осталась какая-то окаменевшая серая масса, на рельсах (их через ангар шло аж три колеи!) стояли вагонетки с прикипевшими колёсами… Короче, всё оставили и ушли. То ли надеялись вернуться, то ли просто всё стало ненужным.
Да всё это в тот момент и не интересовало никого из выброшенных на берег. Больше всего их интересовала вода — самая обычная вода из того артезиана. Обследовать окружающее "как следует" начали позднее.
Еды (пригодной, если не говорить о повзрывавшихся банках, чьё содержимое засохло в некоторых ящиках) в ангаре не оказалось вообще. Зато в десяти ящиках, сложенных на одной из вагонеток — стоявшей у дальней стены — находились запечатанные в серую плотную бумагу длинные параллелепипеды. На ящиках был рисунок: облачко с расходящимися в разные стороны короткими штрихами — и надпись на языке уррвов.
Но и без надписи всё было понятно. В ящиках было не меньше полутонны взрывчатки. И, когда Кирилл выстрелил по одному такому брикетику, отнесённому на приличное расстояние — бухнул взрыв. Смерть, как это часто бывает, пережила жизнь. Консервы пропали. Взрывчатка — нет…
…Тогда Олег отметил это всё лениво, каким-то краешком сознания — его больше заботила опять-таки вода, а вернее — чтобы не опились младшие, которых время от времени приходилось отгонять от кранов силой.
Тогда.
Сейчас он сидел на подстилке, обхватив колени руками, смотрел на эти ящики и думал. Артур опять уснул, а Олег не мог.
Думал.
Если честно, больше всего сейчас он мечтал об одном: хотя бы напоследок все-таки достать тех, из-за кого все началось. Неважно, что будет дальше — подберет их отсюда корабль или дирижабль, останутся они тут навсегда, случится еще что-нибудь…
Что бы не случилось — это будет потом. А сейчас — достать. За всё и за всех сразу. То, что он, Олег, делал, давно перестало быть личным занятием не
207.
только его, то и всех тех, кого он спасал. Иначе ОН в самом деле получит право смеяться. не в ужасном сне — а наяву.
Не сводя глаз с ящиков, он дотянулся до снаряжения, снял гранату и стал подкидывать в руке. Низачем, просто потому, что граната была теплая и увесистая, она странно придавала уверенности и успокаивала. Она мягко шлёпала в потной ладони… Шестьдесят грамм взрывчатки. Наверное, той же самой, что и в ящиках. Почему-то представилась картина: как бабахнет, если гранатой запустить в ящики.
