Тому существу, тому созданию, которым он стал теперь, уже не требовалось ни в чем признаваться своим любимым, не требовалось ждать от них одобрения – лишь надо было самому любить их всей преображенной душой, самому одобрять их цели и поступки. Когда-то давно Арман назвал его плодом своей эпохи – что ж, пожалуй, так оно и есть. Но теперь он видел, что породившая его темная и яркая эпоха со всеми своими обветшалыми верованиями и обреченными восстаниями – всего лишь начало, лишь плодородная нива. А все его былые метания и внутренняя борьба, когда-то столь ценная сама по себе – лишь призраки прошлого, из которого он, вопреки себе самому, все же вырвался.
Он не погиб. Возможно, это – единственное его настоящее достижение. И все же он уцелел. О да, он много раз терпел поражение, но удача не оставила его. И вот теперь он оказался здесь, целый и невредимый, смиренно принимающий этот факт, хотя и сам не ведающий истоки своего смирения.
Однако теперь впереди маячили новые цели и задачи, новые проблемы и сложности – несравненно более дивные и великолепные, чем он когда-либо мог предположить. И он искренне стремился в это будущее, в то время, когда «ад не будет властен над нами», а Путь Дьявола станет Путем Народа Тьмы – народа, а не детей. Дети выросли.
Не счастье, нет – и не простое удовлетворение. Покой, вот что это такое. Покой.
Из глубин дома доносилась музыка Антуана и Сибель. Теперь они играли неистовый вальс Чайковского – вальс из «Спящей красавицы». Музыка звучала все громче, разливалась чарующими глиссандо Антуана и мощными аккордами Сибель.
О, до чего же по-новому воспринимал Луи эту победоносную мелодию! Лишь теперь он по-настоящему открылся ей, признал ее великолепную правоту.
Он прикрыл глаза. Подбирал ли он слова этой бурной мелодии, пытался ли выразить рвущееся из души твердое знание? «О да, я хочу, я принимаю, лелею в сердце все это – желание вечно осознавать эту красоту, позволить ей стать моим путеводным светом…»
Все быстрей и быстрей играли пианино и скрипка, все слаженней, точно единое целое, выводили они песнь веселья и славы.
Внезапно его раздумья прервал какой-то посторонний звук. Будь начеку! Музыка оборвалась.
На верху кирпичной стены слева от него притаился во тьме какой-то человек. Он не видел Луи, но тот отлично его различал. Сибель с Антуаном осторожными шагами приблизились к стеклянной галерее, что шла по задней стороне всех трех соединенных домов. Луи слышал учащенное, тяжелое дыхание смертного.
Незваный гость, одетый в черные куртку и штаны и черную же бейсболку, спрыгнул на мокрую траву и с плавной кошачьей грацией метнулся из кустов навстречу льющемуся из окон дома тусклому желтому свечению.
Запах страха, запах ярости, запах крови.
Вот теперь он увидел Луи – одинокую фигуру на скамье под деревом – и замер на миг, а потом вытащил что-то из-под тонкой ветровки. В полутьме сверкнул серебром острый нож.
Незнакомец медленно двинулся к Луи. Ах, этот древний угрожающий танец!
Луи закрыл книгу, но с колен не убрал. От запаха крови его слегка лихорадило. Худощавый, но сильный и крепкий молодой человек подходил все ближе и ближе. Луи видел его искаженное злобой лицо куда четче, чем тот мог видеть его самого. Грабитель обливался потом, дыхание срывалось с его губ тяжело и резко, он был одурманен наркотиками и стремился лишь раздобыть чего угодно, на что можно будет купить новый препарат для скрученных болью внутренностей. Этот ли обнесенный стенами сад, другой ли – ему было все равно. Не успел Луи окликнуть его, он уже замахнулся ножом, целя в самое сердце.
– Смерть, – произнес Луи достаточно громко, чтобы грабитель замер, хоть и всего в паре шагов от него. – Ты готов к ней? Ее жаждешь?
Незнакомец зловеще рассмеялся и шагнул вперед, сминая тяжелой ногой лилии, прекрасные белые лилии.
– Да, приятель, смерть! – сказал он. – Ты оказался в неудачное время и в неудачном месте.
– Ах, повезло бы тебе, если б ты был прав, – вздохнул Луи. – Но ты еще никогда так не ошибался!
И схватил грабителя.
Нож отлетел в сторону, затерялся в мокрой опавшей листве. Сибель с Антуаном ждали в тени за стеклянной стеной.
Грабитель сопротивлялся и отбивался – яростно, но безуспешно. О, как Луи всегда наслаждался этим вот сопротивлением, судорожным напряжением молодых мышц, слетающими с губ противника приглушенными ругательствами, звучавшими скорей как невольная похвала.
Он пронзил клыками артерию незадачливого взломщика. Как передать словами языка смертных жар и чистоту этого простейшего пиршества? Соль и кровь, темные ослепительные фантазии о победах – все это хлынуло в Луи в последних судорогах умирающего сердца жертвы.
Все закончилось. В лилиях лежал бездыханный труп. Луи стоял рядом, наслаждаясь дивной сытостью, приливом новых сил. Ночь распахнулась над ним в прорехах светящихся облаков. Из дома снова лились звуки музыки.
Омытый кровью, омытый древним обманчивым, но соблазнительным ощущением безграничного могущества, Луи размышлял о Лестате там, за океаном. Какие чудеса предстоит вместить его прекрасному замку, что за двор сойдется в каменных чертогах, которые Луи так мечтал увидеть собственными глазами? Луи улыбнулся, вспоминая непринужденное нахальство, с каким Лестат исполнил давнюю и общую мечту всего племени.
Да, дорога вперед не будет гладкой, а простота сама по себе еще не цель. Совесть, тяжкая ноша, всегда обременяла человеческое сердце Луи, да и любого другого известного ему вампира, даже Армана. Все они возгорятся теперь одержимым стремлением к добру. Это настоящее чудо, объединившее все племя.
Ну не прекрасно ли – древняя борьба, раздвоенность, так долго державшая его в рабстве, отныне мертва. Мертва и забыта.
Однако Луи посмотрел на лежавшего у его ног мертвого грабителя, и им овладела глубочайшая скорбь.
Смерть – мать красоты.
Строка из стихотворения Уоллеса Стивенса всплыла в памяти, исполненная болезненной иронии. Да, красота для меня – вполне возможно, но не для этого несчастного, которого я погубил.
На миг Луи охватил ужас. Возможно, этому ужасу суждено остаться с ним навсегда, каких бы высот понимания и познания он ни достиг. Ужас. Ужас – а вдруг из-за этого хрупкого смертного он сегодня потерял душу, обрек ее на вечное забвение и уничтожение? Вдруг всем им, его братьям и сестрам по вампирской доле, даже самым могучим, древним и великим, грозит один и тот же жестокий конец?
В конце концов, разве хоть один дух или призрак, пусть даже самый сведущий и премудрый, способен твердо заявить, что за пределами окружающего эту планету кокона загадок и тайн существует иное, высшее сознание? Луи вспомнился еще один отрывок из Стивенса:
Погибнет ли напрасно наша кровь
Или стяжает рай? Или земля
Окажется душе доступным раем?
Сердце его разрывалось от скорби за этого молодого человека, что лежал мертвым у его ног, закрыв глаза в последнем сне. Теплый дождь уже начал медленно смывать останки. Сердце Луи разрывалось от скорби за всех жертв жажды крови – и войн, и катастроф, и старости, и недугов, и невыносимой боли.
Но еще и немножечко – от скорби за себя самого.
Должно быть, в том-то и состояла его главная перемена, перемена, которой он был только рад: он научился считать себя частью великого блистательного мира – а не некой бездумной силы, угрожающей этот мир погубить. О да, он стал частицей мира: и этой ночи с ее сладким тихим дождем, могучими деревьями и ветром, что качает их ветви. Частицей вздымающегося вокруг городского гула, частицей льющейся из дома чарующей мелодии. Частицей травы под ногами, и безжалостных орд крохотных крылатых кровопийц, витающих вокруг смертных, что беспомощно ждут в этом мире достойной могилы.
Луи снова представил себе Лестата – уверенного, улыбающегося, носящего мантию власти с такой же непринужденной грацией, с которой он всегда носил все свои побрякушки, что прежде, что теперь.
Представил – и произнес тихо-тихо:
«Возлюбленный мой создатель, возлюбленный принц, очень скоро я приду к тебе».
Приложение
Список персонажей в хронологическом порядке
Амель. Дух, впервые явившийся людям около шести тысяч лет назад, примерно в 4000 году до нашей эры.
Акаша. Первый вампир, созданный слиянием с духом Амелем шесть тысяч лет назад, примерно в 4000 году до нашей эры. Известная впоследствии как Великая Мать, Священный Источник или Царица.
Энкил. Муж Акаши. Первый вампир, созданный непосредственно ею.
Хайман. Второй вампир, созданный Акашей в первые годы после слияния.
Маарет и Мекаре. Колдуньи-близнецы, рожденные шесть тысяч лет назад. Хайман сделал вампиром Мекаре, а она превратила в вампира свою сестру Маарет. Хайман, Маарет и Мекаре стали бунтовщиками Первого Поколения, восставшими против Акаши и создающими других вампиров по собственному усмотрению.
