Восемь часов. Кот заныл громче и начал царапать дверь. Сквозь шторы сочились лучики солнца, тонкие, как шелк. Хорошая будет погода. Они с Коннором и Голлум собирались в Лесаль поглазеть на фестиваль ужасов, дурацкий карнавал по случаю Хэллоуина, который продлится до самого Дня благодарения. Коннор обещал девочкам выиграть каждой по игрушечному гоблину в тамошнем тире.
К девяти часам решение созрело. Деа встала. Тоби по-прежнему мяукал под дверью, но она не обращала внимания. У нее имелось не так уж много одежды, и половина гардероба была разбросана по полу спальни. В шкафу осталось примерно с десяток свитеров и жалких футболок из эконом-магазинов, юбки, которых Деа никогда не носила, и платье, которое мать подарила ей на Рождество несколько лет назад, в форме перевернутого бокала для мартини, с вышитыми мелкими черепами. У Деа еще не было возможности где-нибудь в нем показаться.
Можно было надеть его на выпускной, если бы Коннор пригласил ее как свою девушку.
Она сгребла в охапку всю одежду вместе с вешалками и швырнула на пол. Пинком отправила под кровать джинсы, бросила футболку на батарею. Выйдя в коридор, Деа отпихнула Тоби ногой.
Она почти никогда не заходила в комнату матери: это было все равно что зажечь огни рампы после окончания представления и увидеть болты и винты, на которых все держится; к благоговению примешивалась неловкость за собственное легковерие в этот спектакль. У Мириам, как всегда, царил идеальный порядок. Двое часов висели рядышком над изголовьем и цокали языками на Деа. На полу стояли два открытых, наполовину уложенных чемодана. Шкафы уже были пустые. Постельное белье снято, одеяло сложено, открывая матрац.
Деа вывернула чемоданы, ногами расшвыряв аккуратно уложенную одежду по разным углам, сбросила с кровати одеяло и подушки. Вытрясла на ковер ящик трюмо – по комнате разлетелись использованные тюбики крема, пилки для ногтей, образцы ароматов из универмагов. Найдя в ванной два пакета с туалетными принадлежностями, Деа выдавила зубную пасту по всей раковине. Открыв старую помаду Мириам, она написала на стене ванной, где раньше висело зеркало:
«Я никуда не поеду».
Ей стало немного легче, и она пошла вниз покормить Тоби. Вместо того чтобы поставить пакет с кошачьим кормом обратно в кладовку, Деа рассыпала его по всей кухне. Тоби растерянно смотрел на нее, скорчившись над своей миской. Деа понимала – это ребячество, но ей было все равно. Если мать хочет уехать – пожалуйста, но Деа не станет облегчать ей задачу.
– Извини, доколупали, – сказала она Тоби, когда пол покрылся слоем твердых коричневых орешков, хрустевших под ногами. Пустой пакет Деа выбрасывать не стала, просто швырнула в угол. Пробили часы на кухне, десять раз пронзительно пискнув, будто протестуя. Деа мстительно открутила часы от стены, бросила на кухонный стол и раскурочила колотушкой для мяса, которую оставили прежние жильцы. Прежде чем умереть окончательно, часы издали слабый стон, словно живое существо.
На душе у нее все пело. Деа поднялась к себе и долго стояла под душем, а потом не без труда отыскала в куче одежды на полу свои любимые джинсы, тонкую футболку и большой кашемировый свитер с кожаными заплатками на локтях, в котором ей всегда казалось, что она живет на настоящей ферме, а не на имитации.
Улица встретила ее холодом и солнцем – погода была как на детском рисунке, когда с голубого неба до самой земли тянутся длинные солнечные лучи. Деа перебежала через дорогу. Дыхание, белым облачком клубившееся у рта, напомнило ей о кошмарном сне: снег, мороз и безлицые люди.
Коннор открыл дверь полуголым, если считать одеждой полотенце вокруг бедер, и Деа на секунду забыла, зачем пришла. От него пахло мылом (даже на расстоянии в три фута), на груди блестели капельки воды. Деа вспомнила, как выложила гирляндой на снегу: «Поцелуй меня».
– Ты сегодня рано, – сказал он. Было непохоже, чтобы ночью его мучили кошмары, – Коннор стоял непринужденный, улыбающийся. Может, чуть более уставший, но и только.
Деа знала, что пришла рано и что Коннор об этом обязательно скажет, и заготовила остроумный ответ в духе героини романтической комедии: «Ячменные лепешки – сильный мотиватор» или «Колесо обозрения ждать не будет». Но при виде Коннора в полотенце Деа буркнула только: «Знаю», стараясь не очень смотреть на него.
– Дай мне десять минут, – Коннор отступил, давая ей пройти.
Она уже несколько раз бывала у Коннора – потому что они дружат, напомнила себе Деа (эта фраза ей никогда не надоедала), и всякий раз обстановка была все ближе к идеалу: в комнатах появились ковры, на красивых тумбочках расставлены лампы, ароматические сухие смеси в деревянных мисках наполняли дом слабым пряным запахом. Деа не уставала восхищаться, как много есть у семьи Коннора, сколько они накопили вместе. Она снова подумала о своем отце – о настоящем, а не о незнакомце в красной рубашке-поло: может, и он живет в таком доме с кофейными столиками, изящными статуэтками, подсвечниками и фарфоровыми вазами. На одну безумную секунду Деа подумала отыскать его и появиться на пороге, представив, как счастлив он будет ее видеть.
А мать придет в бешенство.
Пока Коннор одевался, Деа ждала в гостиной, рассматривая семейные фотографии (отчасти чтобы не думать об обнаженном красивом парне наверху в спальне). Здесь были снимки Коннора в самом разном возрасте: вот он улыбается почти беззубой улыбкой перед огромным тортом с двумя свечками, а вот, худющий и гордый, стоит у бассейна с медалью на шее. Несколько фотографий отца и мачехи и каких-то пожилых людей – видимо, родственников или друзей семьи.
Позади других стояла фотография малыша, завернутого в голубое одеяльце с жирафами. Деа внутренне вздрогнула: она видела точно такие шторы на одном из окон во сне Коннора! Взяв фотографию, она всмотрелась внимательнее.
– Это мой брат, – сказал Коннор за ее спиной. Деа не слышала, как он подошел. Он выдернул снимок из ее пальцев и поставил обратно.
– Что с ним сталось? – спросила Деа.
– Умер, – с легким раздражением ответил Коннор, будто это было очевидно.
Деа похолодела, вспомнила о воплях, преследовавших ее во сне Коннора.
– Извини.
– Это ты меня извини, – произнес он, отводя глаза. – Я не люблю об этом говорить.
– Я понимаю.
Коннор тут же стал прежним и заулыбался. Деа это иногда раздражало: он будто вода, плещущая по камням, – слишком быстр для нее, не уловишь. Он обнял ее за плечи:
– Ну что, готова стукаться электромобилями?
– Мечтай, мечтай, – сказала Деа.
Они встретились с Голлум у входа. Голлум с младшими братьями Ричи и Маком пробыла на фестивале уже час и успела выиграть маленького игрушечного вурдалака. Мальчишки явились с раскрашенными лицами: Ричи, маленький и серьезный, с треугольным, как у сестры, личиком, был котом, а Мак, старше, крупнее и глупее, – скелетом.
Деа никогда не бывала на фестивале ужасов. После переезда в Филдинг Мириам, обожавшая карнавалы, ездила сюда каждый год, иногда по нескольку раз, возвращаясь домой с полными руками дешевых призов и с запахом пончиков. Деа с матерью ездить стеснялась, опасаясь, что встретит кого-нибудь из школы.
Но сейчас, пробираясь через толпу с Коннором, Голлум и ее братишками, Деа почти хотела, чтобы их увидел кто-нибудь знакомый. Под кроссовками чавкала грязь. Колесо обозрения вырисовывалось в небе, как выгнутый хребет исполинского чудовища. Стоял шум и гам: старые механизмы скрипели и постанывали под весом отдыхающих, с горок периодически слышались дружные вопли – мерный ритм карнавала напоминал шум волн. Пахло чадом, жареным мясом и сахарной ватой. Коннор придерживал Деа за спину, когда толпа становилась особенно плотной.
Деа подумала, вернулась ли уже Мириам, но отогнала эту мысль. Она понимала: если мать будет настаивать на переезде, у нее не останется выбора. Но не станет же Мириам настаивать, узнав, что это сделает ее дочь несчастной!
Или все же станет?
Присев за забрызганный краской стол для пикника, они ели хот-доги, наслаждаясь ноябрьским солнышком. Мак с Ричи носились по влажной траве с другими детьми, одетыми вампирами и демонами, а Голлум объясняла свою теорию метафорического смысла колеса обозрения.
– Все дело в тщетности амбиций, – говорила она, тыча перед собой пластмассовой соломинкой. – Лезешь, лезешь на самый верх, а потом раз – и летишь головой вниз к тому, с чего начинал.
– Короче говоря, ты не хочешь на колесо обозрения? – уточнил Коннор, стараясь сохранить серьезное лицо.
Голлум фыркнула:
– Я не катаюсь на метафорах, они слишком неустойчивые.
Они сыграли в охоту на зомби, стреляя тонкими струйками воды в деревянные фигурки с мишенями на животах. Первый раунд выиграл Коннор, второй – Мак, а Деа уверенно шла к победе в третьем, когда Коннор начал ее щекотать.
– Так нечестно! – засмеялась она, задыхаясь, когда Коннор поднял руки и объявил себя победителем. – Ты смошенничал!
