– Мост Киллахид, – прошептал он.
Таб кашлянул и отвернулся. Но я не смог. Я уже видел этот мост.
Вырезанный на стене в пещере троллей рисунок изображал этот самый мост, хотя художник не смог передать его несокрушимую мощь. Каждое изогнутое щупальце, каждый кривой коготь запечатлены так правдиво, что невозможно было оторвать глаза от их изгибов, и все они вели к отсутствующему замковому камню. Я не забыл главного персонажа, что был нарисован на стене, – огромного, как башня, шестирукого тролля с пустой глазницей и единственным рубиновым глазом.
Облака скрыли солнце, погрузив атриум в неожиданный полумрак.
– Боже, боже, боже, о да! – пробормотал Лемпке. – Возрождение Шотландии. А в сумраке выглядит гораздо внушительнее, правда ведь, юные шутники?
Тишину прорезал крик боли. Лемпке наклонился в ту сторону, откуда раздался крик, но не слишком энергично. Рабочий выдернул руку из трещины в камнях моста. Я увидел только пятно крови, а потом он прикрыл поврежденную руку.
– Он меня укусил! – завизжал рабочий. – Чертова штуковина меня укусила!
Остальные озабоченно сгрудились вокруг, оказывая помощь. Лемпке положил покрытые сыпью руки на бедра. Таб мотнул подбородком в сторону двери на выход, и мы смылись с места происшествия. Лестницу никто не сторожил, чему мы весьма обрадовались. Но мы двигались недостаточно быстро, чтобы не услышать последних слов Лемпке:
– Хватит хныкать. Не такая уж страшная рана. Вообще-то это честь. Гордитесь.
17
К одиннадцати вечера мы оба сидели, протиснувшись в мой тесный и набитый хламом шкаф. Таб храпел из-под хоккейной маски, прижатая к груди клюшка поднималась и опускалась при каждом львином мурлыкании. Предыдущий час мы потратили на ворчание: «У меня нога онемела, потому что ты на ней сидишь», «Можешь убрать коленку с моего уха?» и так далее. Наконец Таб задремал, и тетива от лука оставила отметину на его щеке. Ему-то легко. Он по-прежнему не верил ни слову из моего рассказа. Я же собирался бодрствовать всю ночь. Я прислонился к груде одежды и отвлекал себя мыслями о нашей подготовке.
Первым делом, вернувшись из музея, мы тщательно осмотрели мою комнату. Таб, с трудом натягивавший носки, без колебаний лег на живот и пролез под кровать с фонариком в руке. Я стоял как можно дальше с колотящимся сердцем.
В конце концов он вылез. С растрепанных волос свисали клочки пыли, лицо вытянутое и серьезное.
– Там что-то ужасное, – прошептал он.
– Ха! Теперь-то ты мне веришь?
– Верю. И это хуже, чем я думал. В жизни не встречал таких вонючих носков. Так вооружимся же, мои вассалы, пока еще не слишком поздно, посмотрим, одолеем ли мы врага в битве. Увы, мы можем и погибнуть, история нас рассудит.
Пружины кровати хихикнули, когда Таб сел.
– Прости, Джим. Никаких монстров. Никакого люка. Ни малейшего слухового окошка. Всего лишь типовой скучный дом в пригороде, построенный в восьмидесятых, как и пятьдесят домов по соседству, в точности как мой. Именно как я и сказал: в наших домах нет ничего особенного, как и в нас. Смирись с этим своей глупой башкой.
Тем не менее следующий час мы потратили на установку скрытой камеры. Для неопытного глаза она выглядела как плюшевый мишка, но во рту скрывалась широкоформатная камера, а из попки торчали кабели, ведущие к телевизору. Качество хуже, чем у камеры на моем телефоне, но плюшевый мишка был долгожителем: мог записывать до двенадцати часов кряду. Я установил его на комод у двери, и он улыбался оттуда как дебил. Я уж точно ощущал себя таковым.
Потом мы соорудили мое фальшивое тело и назвали его Джим Старджес младший-2: Приманка. Тело ДСМ-2 мы сварганили из толстовки и треников, набив их грязным бельем. В качестве головы приспособили вазу, которую последний раз использовали лет пять назад, когда я случайно лишил жизни пять невинных золотых рыбок. Когда Таб прекратил угрожать, что заявит на меня в общество защиты животных, мы накрыли ДСМ-2 одеялом и удовлетворенно хмыкнули. Оставалось только дождаться, пока кто-нибудь клюнет на приманку.
Мы подождали, пока папа ляжет спать. Таб убивал время, разглядывая голых знаменитостей на моем ноутбуке, а я тем временем учил «РоДжу». После выпуска последних новостей мы услышали, как папа совершает ночной ритуал проверки окон и дверей. От писка включенной сигнализации я почувствовал себя только хуже. Есть какая-то разница между тем, что делает там папа, и тем, что делаю здесь я?
Папа сунул голову в дверь и пожелал спокойной ночи – Таб лучше всех в мире умел скрывать обнаженку на экране компьютера, – и после этого мы вытащили из холщовой сумки лук со стрелами. Таб пощупал единственный наконечник стрелы и объявил его великолепным и смертоносным.
Я принес связанный в кучу спортинвентарь, и Таб потребовал себе хоккейное обмундирование, оставив мне менее впечатляющую пластиковую бейсбольную биту. И напоследок я рассыпал по полу стеклянные шарики. Потом мы открыли шкаф, осознав, как тесно придется прижиматься друг к другу, и поклялись, что никогда никому об этом не расскажем. Никогда, никогда, никогда.
Целых два часа мы слышали только тихое жужжание скрытой камеры.
В полночь я услышал сквозь стену скрип.
Я ткнул Таба локтем.
– Мне не нужны зубные протезы, бабушка.
– Таб! – прошипел я. – Проснись!
Он фыркнул, огляделся и откинул хоккейную маску на затылок. Я приложил палец к губам и показал на ухо. Таб кивнул.
За несколько минут – ничего. Глаза Таба начали закрываться. И снова скрип, теперь долгий и мучительный.
– Таб. Таб. Вот оно.
– Это всего лишь твой папа, Джим.
– Папа стал бы проверять все замки. Мы бы его услышали.
Таб открыл рот, чтобы возразить, но тут его сонный мозг сообразил, что я прав. Скрипнула третья половица, потом четвертая. Что бы это ни было, оно приближалось. Я взглянул через прикрытую дверь шкафа и спальни. Прошло мгновение, наполненное непереносимым напряжением. Затем лунный свет кинжалом пронзила тень. Дыхание замерло в горле. Я хотел сказать Табу, чтобы тот приготовился стрелять, но не мог произнести ни слова.
И тут тень скользнула мимо.
Таб ничего не заметил. Он поднес ручку клюшки к носу.
– Странный запах.
– Тс-с!
– И это не пот. Воняет, даже не знаю… Как новенькая.
– Ею никогда не пользовались. Тихо!
– А, ну ладно, не расстраивайся. Не твоя вина, что твоим мускулам не хватает тонуса. Это гормоны.
Я прижал потный лоб ко лбу Таба и прошептал:
– Папа убрал это, потому что спорт опасен. Слишком много поздних возвращений и игр в других городах. Вот он и убрал. Даже не разрешил попробовать.
На пол кухни упал какой-то металлический предмет.
Мы с Табом подпрыгнули. Наши лбы разъединились, а глаза расширились.
Вцепившиеся в клюшку пальцы Таба побелели.
– Хочешь попробовать сейчас, Джим? Помахать этими причиндалами?
Трудно сказать, сколько времени мы пялились друг на друга во тьме шкафа, пытаясь набраться храбрости, кивая друг другу по-мужски и стискивая в руках спортинвентарь – наше оружие. Может, прошло пятнадцать минут до того, как мы должным образом настроились, чтобы выпрыгнуть из шкафа подобно спортивной команде, хотя и не уверенной в том, в каком виде спорта она выступает.
И тут же моя нога наткнулась на шарики. Я схватился за Таба, но он тоже споткнулся на шариках. Таб уткнулся носом в пах ДСМ-2, а я растянулся навзничь на комоде. На меня посыпался всякий хлам: сломанный воздушный змей, бутылка вонючего одеколона, тарелка с недоеденным омлетом и, конечно же, скрытая камера.
Даже в таком позорном положении я тут же узнал единственный предмет, который мог нам пригодиться. Я отпрянул от комода. Плюшевый мишка запрыгал следом, запутавшись в нитях воздушного змея, которые потянулись за моей ногой. Таб распахнул дверь спальни, за его спиной висел лук, в кулаках – хоккейная клюшка и стрела, и через несколько безумных секунд мы поспешили в коридор с поднятым оружием. Я смутно осознал, что папа не проснулся, чтобы присоединиться к нам. Из его комнаты снова доносился жуткий звук: Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп.
Мы затормозили у входа на кухню. Свет не горел, но оттуда доносились звуки: лязг железа, скрип пластика, шелест бумаги и грубый стук керамики по полу. На линолеум падало то что-то твердое, то что-то мягкое, в неравномерном ритме. Между этими звуками раздавалось не принадлежащее человеку фырканье.
– Таб, – прошептал я. – Что будем делать?
Он обнажил сияющие сталью зубы и опустил хоккейную маску.
– Ничего. Будем вести переговоры. С террористами.
Он поднял новехонькую хоккейную клюшку и шагнул в кухню. Несмотря на волочащуюся за мной скрытую камеру, я поправил бейсбольный шлем и последовал за Табом, расправив плечи как летучая мышь, всю жизнь прождавшая мгновения, когда же наконец сможет взлететь.
18
Прежде всего я заметил, что потолочный вентилятор разбит на кусочки и валяется в углу. Странно, что я обратил внимание именно на это, учитывая, что в маленькой кухне возвышались силуэты двух гигантских троллей. Неприятно признавать, что я на короткой ноге с кошмарными существами, но этих двоих я знал слишком хорошо. Восемь глаз Моргунчика шныряли по шкафчикам, в слив раковины, в укромные уголки посудомоечной машины. АРРРХ!!! хватал и ненароком крушил различные предметы на столе. Тварь взревела, царапнув сгорбленную спину о болтающиеся внутренности потолочного вентилятора.
