– Боже, как же ты вырос! – воскликнула она. – Лили не сказала мне, что ты стал такой высокий!
– Как вы поживаете, миссис Бейтс?
Услышав жуткие ночные крики своего нечаянного подопечного, которого мучили кошмары, она стремглав слетала в холл, сжимала мальчика в объятиях, гладила по волосам, осыпала поцелуями его голову, пела ему, и ее голос был не похож ни на что, слышанное им ранее, и иногда в этой суматохе и тоске он, забывшись, называл ее мамой. Она никогда его не поправляла.
Сейчас она взяла меня под руку и повела в гостиную, где я почти ожидал увидеть ее мужа – как он сидит в кресле, уткнувшись в свежую газету своим патрицианским носом. Но комната была пуста и нисколько не переменилась за три года моего отсутствия. Здесь я какое-то время был обычным ребенком, играл в игры, слушал музыку и читал книжки, в которых не было и намека на монстров. Вокруг вообще не было монстров, не считая того, что притаился в одной десятитысячной доле дюйма от края моего глаза.
Я поел? Хочу чего-нибудь выпить? И миссис Бейтс присела на краешек стула, скромно сдвинув колени и вся подавшись вперед, а ее глаза, яркие, как у фон Хельрунга, даже в сгущающихся сумерках комнаты манили меня, словно два маяка. Она качала меня когда-то на коленях и пела мне песни, а теперь я не чувствую к ней ничего, совсем ничего, – и это меня злило.
– Лили дома? – спросил я после неловкого молчания.
Она встала и пошла за ней, оставив меня наедине с лицами, которые улыбались мне из-за стекол на каминной полке: фотографиями Лили, ее брата, бесстрастного мистера Бейтса, их отца, и его жены, чьего мизинца он не стоил. Я опустил глаза, точно от стыда.
– Вот уж кого не ожидала увидеть, – прозвучал от двери голос Лили. Позади нее, в холле, маячила мать, не зная, войти ей или не стоит.
– Я вас пока оставлю, – неожиданно робко шепнула миссис Бейтс дочери.
– Да, пожалуйста, – коротко ответила та. И впорхнула в комнату. Ее лицо было не накрашено, и в нем я увидел след той, прежней Лили, которая скакала по лестнице в доме дяди с криками: «А я тебя знаю, я знаю, кто ты!»
– Почему не ожидала? – спросил я. – Я ведь говорил, что зайду.
– Ну, я ведь считала, что тебе предстоит серьезная научная работа сегодня вечером.
– Предстоит, – подтвердил я. – Позже.
– И ты зашел, чтобы пригласить меня участвовать?
– Не стоит тебя втягивать в это, Лили.
– Значит, тебя поймают. Как, по-твоему, поймают или нет?
Я рассмеялся, как будто она пошутила, и сменил тему.
– Вообще-то я кое о чем забыл спросить тебя вчера вечером.
– Ну, еще бы. Ты же был пьян, а потом на нас напали, угрожали пистолетом. Так что я тебя прощаю.
– Я не был пьян.
– Ну, значит, хорошо набрался.
– И вполовину не так хорошо, как мог бы, – уточнил я, вызвав ее смех.
– Так зачем ты вернулся?
Но она уже поняла сама.
– Я знаю, о чем ты хотел меня спросить. – Она помолчала. – Я два года не была дома, – сказала она, наконец. – Скучала.
– И твое возвращение как раз к началу конгресса – простое совпадение?
– А если нет?
Я кашлянул.
– Я никогда не говорил тебе раньше…
Она рассмеялась.
– О, я уверена, ты многого…
– …но иногда твои письма были единственным…
– …мне не говорил.
– …моим утешением.
Она вздохнула.
– Утешением?
– Поддержкой.
– Твоя жизнь трудна?
– Необычна.
– Значит, получение обычного письма для тебя событие.
– Да. Так и есть.
– А сейчас? Тебе по-прежнему трудно?
– Да, немного.
– Странное дело. Или, наоборот, привычное? – И она наморщила лоб, точно не понимая, хотя на самом деле все понимала.
– Думаю, мне стало бы чуть легче, если бы ты меня пожалела.
– У меня нет жалости к тебе, Уилл. Только зависть. Я завидую твоей необыкновенной жизни. У меня-то жизнь самая обыкновенная, с друзьями, со всеми удобствами, мыслимыми и немыслимыми.
– Ты бы не завидовала, если бы знала ее.
– Ее?
– Мою жизнь.
– Боже мой! Сколько драматизма! Знаешь, тебе правда пора от него избавляться. Надо спросить у мамы, действительно ли еще ее предложение.
– Какое предложение?
– Усыновить тебя! – Ее глаза сверкнули. Она наслаждалась спектаклем.
– Я не хочу быть твоим братом.
– А кем ты хочешь быть?
– Тебе?
– Вообще?
– Меня не интересует вообще…
– Тогда почему ты не уйдешь от него? Он что, сажает тебя ночами на цепь?
– Я уйду, когда настанет время. Не хочу стать как он.
– А какой он?
– Не такой, каким я хочу быть.
– Вот мы и вернулись к моему вопросу, Уилл. Кем же ты хочешь быть?
Я потер ладони, глядя в пол. Ее глаза, необычайно яркие, не отрывались от моего лица.
– Ты как-то сказал, что он не может без тебя обойтись, – сказала она тихо. – Думаешь, это когда-нибудь изменится?
Я помолчал.
– Когда ты уезжаешь? – спросил я.
– Скоро.
– Когда?
– В воскресенье. На «Искушении». А что?
– Может, я захочу с тобой проститься.
– Простись сейчас.
– Что я такого сказал, чем тебя расстроил, Лили? Ответь мне.
– Дело, скорее, в том, чего ты не сказал.
– Скажи мне, что ты хочешь от меня услышать, и я скажу это.
Она расхохоталась.
– Ты и вправду образцовый подмастерье! Всем хочешь услужить, каждому доставить удовольствие. Не удивительно, что он так крепко привязал тебя к себе. Ты вода, а он чашка, чью форму ты принимаешь.
Несколько часов спустя чашка воды в человеческом облике в полном одиночестве спускалась по ступеням Монстрариума.
– Пойдем сегодня со мной, – предложил я ей на прощание.
– У меня свои планы, – ответила она.
– Поменяй их.
– Нет желания, мистер Генри.
– Я прогрессивно мыслящий человек, – заверил я ее. – Верю в равенство полов, право голоса для всех, свободную любовь и все такое прочее.
Она ухмыльнулась.
– Удачной охоты. Хотя удача вам не понадобится – он же величайший из всех бывших и будущих. Как это восхитительно, и как трагично, если подумать.
– Да. Восхитительно трагично. Когда я тебя увижу?
– Я здесь до воскресенья, я же сказала.
– Завтра.
– Не могу.
– Тогда в субботу.
– Посмотрю в своем календаре.
Мы в холле, мои руки судорожно прижаты к бокам, кровь грохочет в ушах. И его голос: «Самый невинный поцелуй чреват смертью».
– Значит, ты меня не поцелуешь? – спрашивает она, приоткрыв губы.
– Хотелось бы, – говорю я, придвигаясь к ней.
– Так почему же нет? Чего тебе не хватает – вина или крови?
Горю, кричал мой отец. Горю!
– Мне надо сказать тебе кое-что, – шепчу я, мои губы в миллиметре от ее губ, они так близки, что я чувствую их тепло и ее дыхание.
– Это как-то связано со свободной любовью? – спрашивает она.
– Косвенно, – отвечаю я, и слова застревают у меня в горле. В голубом пламени ее глаз я вдруг вижу своих родителей, они танцуют. – У меня внутри есть кое-что…
– Да?
Я не мог продолжать. Мысли понеслись, как бешеные. Меня обжигало изнутри, черви сыпались из его глаз, я слышал: «Ты боишься иголок?», и еще «Что ты делаешь?»; слова «Лили, Лили, не терпи меня возле себя, гони прочь, не заставляй видеть, как ты страдаешь» рвались с моих губ, и я видел ту штуку в банке, и другую, в располосованной грудной клетке вора, – она лопнула, как лопнула когда-то скорлупа яйца Т. Церрехоненсиса, и наружу глянул янтарный немигающий глаз; зараза – вот мое наследство; каждый мой поцелуй – пуля, летящая точно в цель, отравленный кинжал; я умру, умру, но не полюблю никогда, Уилл Генри, никогда, никогда; бестелесность воды и плотность чашки, сосуда, ее, Лили, таящей в себе неисчислимые годы; нет, прочь, прочь, прочь.
– Прощай, Уильям Джеймс Генри.
Кто-то толстый вынырнул из озера теней, разлитого у подножия лестницы. Ему хватило ума заговорить раньше, чем я снес с плеч его безобразную башку.
– Эй, слышь, парень, пукалку-то убери. Это я, Исааксон.
– Что ты делаешь в Монстрариуме? – перебил его я. – Разве твой хозяин не кончил свои дела здесь?
Он склонил голову к плечу, как делает ворона, с любопытством разглядывая аппетитный кусок падали.
– Мне велели встретить тебя здесь.
– Кто велел? И с какой целью?
– Доктор фон Хельрунг – помочь тебе прибраться.
– Мне не нужна помощь.
– Да ну? А как насчет того, что больше рук – меньше труд?
– Да, а еще у семи нянек дитя без глазу. Продолжим обмен трюизмами?
Я проскользнул мимо него; он поплелся за мной. Когда я зашел в чулан за ведром и шваброй, он стоял у двери и ждал. Потом ждал у раковины, где я наливал в ведро воды.
– Знаешь, Уилл, у меня такое чувство, что мы с тобой не с того начали. Я понятия не имел, что ты знаком с Лили – по крайней мере, все время, что мы встречались с ней в Лондоне, она и словом о тебе не упоминала.
– Странно. Мы с ней знакомы с детства, регулярно пишем друг другу, а она мне тоже о тебе ничего не говорила.
