Я поведала сестре о том, что случилось. И готова была выткать проклятие на Звитта, – так Робин перепугалась. Она сказала, что нам нужно немедленно уходить отсюда. Даже встала с кровати, но тут же упала. Я завопила, призывая Утенка. К счастью, вместе с ним пришел и Хэрн, и нам удалось уложить Робин обратно в постель. Мы все очень встревожились. Хотели соврать королю, что Единый велит нам бежать, но боялись, что тогда сестра умрет. И, как указал Утенок, душа Робин попадет в сеть Канкредина, а это будет так же плохо, как если бы он поймал Гулла. Мы просто не знали, что же нам делать.
Следующие три дня Утенок с Хэрном посменно дежурили, но маг не вернулся. Наверное, он отправился к Канкредину. По мнению Хэрна, это даст нам примерно дней семь. И что за это время я должна вылечить Робин. Должна, и все. У меня же появились кое-какие мысли.
Как только мы уложили сестру обратно, я тут же натянула на станок новые нитки основы.
Едва я увидела, как испугался маг при виде моей накидки, меня осенило. Когда маги ткут, то все, что они соткут, – сбывается. Потому-то у этого типа на одеянии и было написано про незримую смерть. Эта смерть, на кого бы там он ее ни насылал, и была заключена в словах. То же самое и с одеянием Канкредина. Река связана, душе Гулла угрожает опасность, а сеть стоит – и все это из-за того, что Канкредин соткал эти письмена.
Мои слова тоже обладают подобной силой.
Я в этом уверена.
Когда я сравнила мои плотные, замысловатые ткани с изделиями этих колдунов – такими грубыми и неопрятными, – то поняла, что как ткачиха я превосхожу их на голову. И потому, когда я натягивала нити, меня снедало тщеславие и жажда мести.
Я намеревалась проклясть Звитта, выткать, что наш король стал серьезным и мужественным, а Канкредин вместе с его сетью сгинул в море. Потому-то мне и подумалось, что я могла бы повернуть жителям Шеллинга ноги коленками назад. На душе сильно полегчало, когда я, глянув на тот берег, увидела, что коленки у них по-прежнему торчат в правильную сторону. Я знаю, в чем тут дело, поскольку похожа на Хэрна. Мне все нужно понять. А когда пойму и сотку это понимание, тогда у Канкредина появится причина для страха.
И вот в чем нужно разобраться: чем так ценна душа Гулла? Почему Робин так сильно болеет? Что есть Единый? С этими вопросами связаны другие, менее серьезные. Например, в чем Хэрн, Утенок и я поклялись Бессмертным? Все ответы заключены в моей первой накидке, и они пришли ко мне, когда я ткала.
Тем вечером сестра вроде бы была поспокойнее. Прежде чем сесть читать накидку, я поняла, что Робин заболела из-за страха перед магами. Она не видела Канкредина. Мы мало что ей рассказывали. Но теперь я уверена, что Робин известно много такого, чего мы не знаем. Это ее врожденный дар, как мой дар – ткачество.
Я рассердилась на дядю Кестрела, когда он брякнул, что мы оскорбили жителей Шеллинга. Это же нелогично! Но почитала накидку, вспомнила и поняла, что все мы, и даже Гулл, который был самым скромным из нас, чувствовали и вели себя так, как будто мы были особенными. Мне и сейчас кажется, что мы непохожи на других. Но дело в том, что тогда у меня не было никаких оснований так считать.
В те дни я еще ни в чем себя не проявила. И мне стыдно. Я почти готова извиниться – только не перед Звиттом и тетей Зарой!
На этом месте я остановилась, чтобы зажечь лампу. Робин вроде как заснула, отвернув желтое, словно восковое, лицо к стене. Я закрыла дверь, выходящую на Реку, и снова принялась за чтение первой накидки. Теперь я не виню себя за то, как поступила с Единым. Он нарочно закопался в свой костер и к тому же подстроил мое появление перед Канкредином в юбке Робин, чтобы тот решил, что я – никудышная ткачиха. Думаю, что и выдать его нашему королю сам Единый меня подтолкнул, и чтобы нас вызвали к Карсу Адону, но зачем ему это понадобилось, понятия не имею. Оглядываясь назад, я иногда даже думаю, что Бессмертный использовал силу Канкредина, воздействующую на Гулла, в своих собственных целях – чтобы привести нас к устью Реки. И я уверена, что Танамил нарочно задержал нас, чтобы мы прибыли туда к тому времени, как половодье начнет спадать.
Добравшись до того места, где мы впервые увидели прилив, я еще раз внимательно пересмотрела свою встречу с девчонкой-варваркой – там, на крыше. Я заметила, что Робин уже тогда была не в себе. Я соткала всего лишь десятую часть наших разговоров. Если бы я выткала все, что болтали мы с Утенком, – накидка сделалась бы такой огромной, что подошла бы лишь какому-нибудь великану. Но и из этого Робин принадлежит тоже только десятая часть. А насчет той девчонки-варварки – из памяти стерлось, во что она была одета. Я вскочила и совсем уже собралась идти к Хэрну, чтобы спросить об этом.
Тут скрипнула дверь, и в комнату вошел Джей.
– Вот это да! – воскликнул он. – До чего же красивая накидка! И кто этот счастливчик?
Я сказала, что соткала ее, чтобы отвлечься и не думать про болезнь Робин. Чистая правда, между прочим.
Джей посмотрел в сторону кровати и увидел, что Робин уснула. Тогда он наклонился к лампе и шепотом спросил:
– Как ты думаешь, когда она поправится?
Джей состроил очень многозначительную мину. Не знаю, что он хотел этим сказать. Я в этот момент прилагала все усилия, стараясь не смотреть на его обрубок, и потому не ответила. Тогда Джей придвинулся еще ближе и прошептал:
– Когда она поправится настолько, чтобы принять дружбу честного однорукого мужчины? Она мне нравится, и я хочу заручиться ее расположением, пока не станет слишком поздно. Понимаешь?
Я не знала, как бы так сказать ему, что Робин о нем думает, потому ответила: «Не очень», – и уставилась в пол, чтобы скрыть румянец.
– Король! – прошептал Джей. – Король, малышка! Он мало-помалу дозревает до мысли, что у него нет жены и что ему нужна поддержка Единого. Он никогда с тобой об этом не шептался? Не упоминал, что ему нужен наследник?
– Так что, он хочет жениться на Робин? – изумилась я. – Мне это и в голову не приходило!
– Значит, мое счастье, что ты его не поняла, – заключил Джей. Он даже повеселел от облегчения. – Пообщайся со своей сестрой насчет меня – только поскорее, ладно? Передай ей, что я не смогу в открытую выступить против повелителя, потому ей стоит выйти за меня, пока король не заикнулся о своих намерениях. Так и скажи. И еще, что она самая лучшая девушка на свете.
Потом он ушел. Я села и посмотрела на желтое лицо Робин. Едва лишь дверь закрылась, как сестра подхватилась с подушки.
– Ну и что мы будем с этим делать? – спросила я.
– Джей хочет заполучить Единого – точно так же, как и король! – воскликнула Робин. – Лучше бы мне умереть!
Она упомянула об этом впервые, но я поняла, что это всерьез. Сестра бросилась на кровать, столкнула кошек, сжалась в комок и разрыдалась.
– Перестань. Я сейчас размышляю над одной вещью. И уже почти придумала.
И я помчалась разыскивать Хэрна – как и хотела до того, как Джей мне помешал.
– Танакви, извини! – сквозь слезы крикнула мне вслед Робин. – Я только и делаю, что извожу тебя жалобами. Ты такая терпеливая.
Терпеливая?! Если бы Робин знала…
– Я уже сто раз готова была тебе врезать! – выпалила я в ответ и выскочила из мельницы в сгущающиеся сумерки.
Хэрн с угрюмым видом сидел под деревом. Позади весело мерцали костры королевского лагеря, и огонь отражался в водах запруды. Кто-то пел.
– Скажи, какую клятву ты дал Бессмертным, когда Гулл с папой уходили на войну?
– Я поклялся, что освобожу нашу землю от варваров, – мрачно ответил Хэрн. – Ха-ха! Чушь сплошная.
– А! – только и протянула я.
Понятия не имею, что же Единый может сотворить из этой клятвы. Со мной проще. Я попросила, чтобы из меня сделали мальчишку и отправили на войну, – и Кен действительно принял меня за парня, потому что на мне была одежда Хэрна.
– Да, и еще одно. Та девчонка-варварка на крыше, которая сказала нам про прилив, – что на ней было надето?
Хэрн нахмурился:
– Какая-то синяя накидка… Ох, нет. Не может быть. Варвары не носят накидок. Не знаю.
Вот оно!
– А Танамил носил.
– Карс Адон, наверное, посмеялся бы, что он совсем заделался местным, – мрачно произнес Хэрн, невольно выдав, о чем думает. После тех воинов, явившихся из-за сломанного моста, никаких новостей про Карса Адона не было. – Отстань.
Я вернулась и принялась изучать накидку в свете лампы. Когда Робин спросила, чем это я занята, – объяснила, что тку накидку, но скоро пойду спать.
– Да, я ее видела, – сказала Робин. – Очень красиво. Но почему ты используешь для обозначения Реки это странное слово? Я даже подумала сперва, что ты говоришь о Едином.
Меня будто громом поразило.
– Робин! – воскликнула я. – Я знала, что ты мне поможешь!
Сестра имела в виду тот знак Реки, которому меня научил Танамил. Он немного похож на знак «брат». Мне это часто приходило в голову. Я выскочила наружу, нарвала у мельничного колеса охапку тростника, примостилась у лампы и принялась плести. В итоге сплела из стеблей два знака, из которых состоит мое собственное имя – Тан-акви. Вот гляньте: вместе получается «тростник», а по отдельности – «младшая сестра». Потом взяла еще тростника и сплела «Адон», «Амил» и «Орет» – тайные имена Единого. Имя «Адон» нужно ткать почти точно так же, как знак «Владыка», – разница всего в одну нитку. Имя «Орет» я не очень хорошо знаю. Для него тоже есть свой знак, но его редко употребляют. Но «Амил» – это «Река», и опять же с разницей в одну нитку. Потом я расплела все знаки, кроме последнего имени и первого знака своего имени, и сложила их вместе.
