На этот раз я действительно ухожу на болота.
Мне не по себе, но в этом нет ничего странного. Я оборачиваюсь назад, но Джэка там уже нет. Кто-то неотступно следит за мной, но я знаю, что это не он. Я крепче сжимаю ореховый прут, перекатываю во рту камешек и иду вперед.
Это нелегко. Каждый раз, прежде чем сделать шаг, приходится выбирать место, чтобы не провалиться в грязь с головой. Я тут же вспоминаю, что слышала, будто если человеку снится собственная смерть, значит, он умирает на самом деле, вот почему в самый последний момент мы всегда просыпаемся. Конечно, кроме тех, кто умирает во сне.
Не знаю, сколько я так шлепаю по грязи. Мои руки и ноги сплошь исцарапаны и изрезаны – я и представить не могла, до чего у болотной травы острые края, пока на собственной шкуре не почувствовала. Они режут кожу легко и незаметно, как бумага, и щиплет так же сильно. Да еще грязь болотная в царапины набивается, тоже ничего хорошего. Счастье еще, что мошки нет.
Чувство такое, что ни одной живой души, кроме меня, на болотах нет. И в то же время я знаю, что я здесь не одна. Бывает, слово на языке вертится, а вспомнить его никак не можешь. Так и тут: я не вижу и не слышу ничего особенного, но знаю, что за мной следят.
Я вспоминаю Джэка и матушку Погоду, их рассказы о том, что скрывает темнота. Кикимор, боглов, привидения.
Немного погодя я вообще забываю о том, зачем пришла сюда, на болота. Ноги несут меня вперед, а над моей головой темным облаком висит неотвязный страх. Листья болотных бобов и водяной мяты скользят по моим икрам, как чьи-то мокрые холодные пальцы. Время от времени поблизости то будто птица крыльями захлопает, то вздохнет кто-то, тяжело так, со стоном, но я все равно никого не вижу.
Я уже почти падаю от усталости, как вдруг передо мной оказывается большой камень, а на нем – одинокая старая ива, такая огромная, какой я никогда раньше не видела. Она мертва, стоит, уронив голые ветви в стоячую воду. Камень под ней слегка накренился, грязь вокруг него совсем черная, а кругом так тихо, тише даже, чем повсюду, болото словно затаилось и чего-то ждет, и тут у меня возникает ощущение, будто какая-то тварь, нет, твари крадутся ко мне со всех сторон.
Я огибаю трясину, чтобы подойти к камню с другой стороны, и вдруг вижу то, чего не замечала раньше. Оказывается, камень похож на большой гроб, и я тут же вспоминаю слова матушки Погоды. Останавливаюсь, начинаю искать свечу и вижу крохотный огонек на самой верхушке черного камня, там, где сплетаются ветви мертвой ивы. Света от него не больше, чем от светлячка, но горит он ровно.
Я, как велела мне матушка Погода, кошусь сначала в одну сторону, потом в другую. Сначала я не вижу ничего, но потом, медленно поворачивая голову, замечаю под водой слабое свечение. Я замираю, не зная, что делать дальше. Исчезнет ли свет, если я посмотрю на него прямо?
Наконец я решаю подойти к свету боком, не переставая смотреть на него краем глаза. Чем ближе я подхожу, тем ярче он разгорается, и вот холодная вода уже плещется вокруг моих бедер, грязь чавкает под ногами, а бледное, жутковатое свечение поднимается со всех сторон. Я опускаю взгляд и вижу в воде свое лицо, но тут же понимаю, что это не мое отражение, а та утонувшая женщина, Луна, похороненная под камнем.
Я засовываю ореховый прут за вырез блузки и протягиваю руку к женщине. Мне приходится наклониться, черная вонючая вода лижет мне плечи и подбородок, но я все же касаюсь ее плеча. Пальцами я ощущаю тепло ее тела, это придает мне храбрости. Я вцепляюсь в ее плечи сначала одной рукой, потом обеими и тяну.
Ни с места.
Я пробую еще раз, для чего мне приходится зайти поглубже. Наконец я задерживаю дыхание, опускаю голову в воду и тяну изо всех сил, но женщина остается неподвижной. На нее давит камень, на камень – огромная коряга-ива, и сон или нет, а я все-таки не суперменка. Сил у меня не так уж много, к тому же мне надо дышать.
Фыркая и отплевываясь, я поднимаю голову из гнилой болотной воды.
И тут я слышу смех.
Я оглядываюсь и вижу наконец этих тварей, которые расселись на берегу пруда. Кикиморы, боглы и прочие чудища, помельче. Сплошные глаза, зубы, тощие черные лапы и скрюченные руки с неестественно длинными пальцами. На дереве полно ворон, их хриплое карканье вторит насмешливому гвалту.
– Была одна, а стало две, – различаю я пару голосов. – Сварим обеих в болотной воде.
Меня начинает трясти, не только от страха, хотя я, конечно, испугалась, но и от холода – вода просто ледяная. Чудища все изгаляются, выкрикивая стишки про всякие супы да подливки. Вдруг они замолкают и с ветвей ивы спрыгивают, один за другим, трое.
Точнее, я даже не поняла, откуда они взялись, просто появились, и все. Они не кикиморы, не боглы и не призраки. Они люди, и вид у них чересчур знакомый.
– Проси чего хочешь, – говорит один, – и все исполнится.
Это же Джэк, понимаю я. Джэк говорит со мной, только голос у него не такой, как обычно. И выглядит он в точности как Джэк. Все трое выглядят в точности как он.
Я вспоминаю, как матушка Погода говорила, чтобы я не доверяла Джэку, а он сказал, чтобы я верила ей. И ему. Но теперь, глядя на трех Джэков сразу, я не знаю, что и думать. У меня начинает болеть голова, и мне очень хочется проснуться.
– Только скажи, чего тебе хочется больше всего на свете, – говорит другой Джэк, – и мы все исполним. Зачем нам расставаться врагами. Женщина утонула. Она мертва. Ты опоздала. Ей уже ничем не поможешь. Зато ты можешь помочь самой себе. Так позволь нам выполнить твое самое заветное желание.
«Мое заветное желание», – думаю я.
Я снова говорю себе, что это всего лишь сон, и все же мысли о том, чего бы я попросила, если бы могла, сами лезут мне в голову.
Я гляжу в воду, на утонувшую женщину, и думаю об отце. Он никогда не говорил со мной о матери. «Она была как сон», – сказал он однажды.
Может, так оно и было, думаю я, вглядываясь в лицо утопленницы, которая так похожа на меня. Быть может, она была Луной в этом мире, а в наш пришла, чтобы набраться новых сил, но когда настала пора возвращаться, она не хотела уходить, потому что слишком любила отца и меня. Вот только выбора у нее не было.
Поэтому когда она все-таки вернулась, то оказалась очень слаба, ведь ей было так грустно. Вот почему кикиморы и боглы смогли заманить ее в ловушку.
И тут я расхохоталась. Это же надо: я сплю и вижу сон, в котором я стою по пояс в холодной вонючей воде и разыгрываю классический сценарий о покинутом ребенке. Как будто произошла какая-то ошибка и в один прекрасный день родители придут и заберут его в волшебный мир, где его все будут любить.
А еще в детстве я винила себя в том, что мать нас бросила: с детьми, которых оставляют родители, такое тоже бывает. Что бы ни случилось плохого, ребенок всегда чувствует вину, как будто это и в самом деле из-за него. Но я выросла. И научилась с этим справляться. Я поняла, что я совсем не плохая и что я не виновата в том, что мать от нас ушла, и мой отец тоже хороший человек и тоже ни в чем не виноват.
Конечно, мне и сейчас хочется знать, почему мать нас оставила, но теперь я понимаю, что какова бы ни была причина, искать ее надо в ней, а не в нас с отцом. Так же как я понимаю, что это всего лишь сон и утопленница вряд ли похожа на меня, скорее мне это кажется. Просто я хочу, чтобы она оказалась моей матерью. А еще я хочу, чтобы она тоже была не виновата в том, что ей пришлось нас покинуть. Я хочу спасти ее, чтобы мы трое опять были вместе.
Но этого не будет. То, что по правде, и то, что понарошку, никогда не смешиваются.
А так хочется. Так хочется взять и разыграть этот сценарий до конца. Я знаю, что болотной нечисти просто надо, чтобы я заговорила, тогда они смогут и меня тоже утопить в пруду под корягой, что они вовсе не собираются выполнять обещанное, но сон-то, в конце концов, мой. Я могу заставить их сдержать обещание. Просто надо взять и высказать свое желание вслух.
И тут я понимаю, что все происходит на самом деле. Не в том смысле, что я могу как-то пострадать здесь, а в том, что если я сделаю, как хочется мне, пусть даже во сне, мне все равно придется жить с этим, когда я проснусь. Неважно, что это сон, ведь я все равно это сделаю.
Боглы предлагают выполнить мое самое заветное желание, если я позволю Луне утонуть. Но если я соглашусь, то ее смерть будет на моей совести. Даже если она ненастоящая, это ничего не меняет. Мое согласие будет значить, что я готова дать другому умереть, только бы вышло по-моему.
Я сосу камешек, перекатываю его во рту туда-сюда. Опускаю руку в вырез блузки и нащупываю между грудей ореховый прутик. Поднимаю руку, отбрасываю с лица волосы, смотрю на троицу поддельных Джэков и улыбаюсь им.
«Мое заветное желание, – думаю я. – Что ж, будь по-моему».
Не знаю, получится ли, но мне просто надоело, что в моих снах все время распоряжаются другие. Я поворачиваюсь к камню, упираюсь в него обеими руками и, не выпуская орехового прутика, который торчит у меня между пальцев, толкаю. Камень начинает заваливаться набок, а кикиморы, боглы и прочие чудища испускают дружный вопль. Я смотрю вниз, на женщину в воде, вижу, как она открывает глаза, улыбается, но тут становится так светло, что я слепну.
