Алла Гореликова - Корунд и саламандра, или Дознание

Многие скажут: это было давно, и мало правды в приукрашенных за века россказнях. И сказание о святом Кареле – всего лишь красивая сказка. Ибо не найти честных свидетельств и непредвзятых летописей: хронисты тех лет возвышали лишь деяния своих хозяев, истинный же ход истории сокрыт был от них так же, как от прочих смертных, людей и нелюдей. И не узнать нам вовеки, как стал мир наш тем, что он есть.

Но вот лежат на столе передо мной бесспорные и беспристрастные свидетели. Неведомыми мне путями попали они в монастырские хранилища: серебряная с алой каплей корунда брошка благородной панны Юлии, родовой амулет короля Валерия, ржавый пиратский нож, дешевый кубок из придорожного кабака и дорогая супница из дворцовой кухни, и еще десятка полтора вещиц, невесть каким чудом дошедших до нас сквозь тьму Смутных Времен. И благословение Отца Предстоятеля: «Да послужит во славу Господню дар смиренного Анже-послушника, дабы постигнуть Истину и проникнуться смыслом Промысла Вышнего».

И я, почти забывший в благости монастырского бытия о том даре, что стал для меня проклятием, должен призвать его вновь. Мне следовало бы укрепиться помыслами от одного лишь благословения, ибо что есть слава Господня? Деяния во имя Его. Но мне предстоит деяние страшное и темное, и душа замирает от мысли о нем. Да, страшно это – жить чужою жизнью. Глядеть на мир чужими глазами, и думать о мире чужими мыслями, и чужие поступки совершать. Куда хуже бесстыдного подглядывания странный мой дар, и одна мне была с ним дорога – ненависть людская да скорый суд, карающий за странность куда суровее, чем за преступление. Благословен будь Отец Предстоятель, позволивший укрыться за монастырской стеной тому, кого открыто называли посланцем Нечистого! Долго отходил я от страха, долго вздрагивал от шагов за спиной и об одном молил Господа: о забвении. Пусть нельзя мне стать таким, как все, нельзя лишиться дара – ибо не отнимается данное Господом… но можно хотя бы забыть о нем?!

Однако Отец Предстоятель судил иначе, и кто я, чтобы перечить просветленному Светом Господним? И теперь в смятении я, и оживают снова те страхи, что заставляли меня забыть навсегда о проклятом даре. Я возьму сейчас в руки брошку, принесенную когда-то в дар монастырю то ли внучкой, то ли правнучкой панны Юлии – и меня не станет. Растворится во мраке смиренный Анже, и столпятся вокруг призраки людей и событий. Много их будет – век вещей долог. Останется лишь выбрать. Я потянусь к благородной панночке Юлии – то, что остается от Анже, легко ее найдет, – и я стану Юлией. И переживу случившееся с нею, как будто случилось это со мной. Смогу потом вспомнить пережитое и рассказать другим. Если вернусь. Всякое может случиться… с некоторых пор я очень боюсь не вернуться.

– Ожье! – Юная девушка на миг опускает смеющиеся серые глаза. Золотые локоны падают на милое личико, тонкие руки вскидываются, поспешно поправляя парадную прическу. – Что за маета с этими волосами! Ты опять дежуришь в ночь, почему?

– Жестокая, она еще спрашивает! – Молодой гвардеец расплывается в улыбке, перекидывает парадную алебарду в левую руку и прижимает правую к сердцу. – Все равно не сплю я ночами, ненаглядная моя панночка, так уж лучше скоротать время дежурством, чем надрывать сердце пустыми вздохами под твоим окном. Ведь ты, Юлия, никогда в него и не выглянешь!

– Окно слишком высоко, чтобы чьи-то там пустые вздохи долетели до моих ушей! – Юлия хихикает, и Ожье смеется в ответ. Гвардеец понравился Юлии. Понравился давно, чуть ли не с первого дня ее дворцовой службы. Только понравился… ну что в этом такого! Но однажды Юлия заметила, что с нею говорит он совсем иначе, чем с другими. Безнадежная нежность таилась на дне его шуток, и глаза оставались грустными. Ожье, младший сын захудалого барончика, не мог надеяться стать зятем владетельного пана Готвянского. Единственную дочь пана ждала куда более блистательная партия. И Ожье не заговорил с ней о любви. Что за глупое благородство! Будто девушке честолюбивые планы отца дороже собственного любящего сердца! А сердце Юлии сладко замирало всякий раз, как случалось ей заговорить с Ожье, отогревалось его молчаливой любовью – и таяло, превращалось в мягкий податливый воск, на коем так легко оттискивается дорогой образ…

– О чем загрустила ты, милая?

О том и загрустила, что не пришлось, как всякой порядочной девушке, услышать признание и замереть, опустив глаза и накручивая на палец непослушный локон. Хорошо еще, что Юлия не считала вздохи украдкой и слезы в подушку признаком добродетели! Она, конечно, провела ночь в молитве Ие-Заступнице, как советовала традиция, но наутро не постеснялась объясниться с Ожье начистоту. И утро то выдалось воистину счастливым!

– Сегодня пир, Ожье, ты ведь знаешь?

– Конечно. Посольство Двенадцати Земель. Я видел, как они прибыли, Юлия, и на это стоило поглазеть, клянусь! Верхом, на полном скаку… эх, Юли, что за кони!

Мимолетное раздражение колет Юлию. Кони ему… до коней ли!

– Они приехали просить руки Марго, – тихо и серьезно говорит Юлия. – Ты понимаешь?

Ожье запинается. Умолкает, нахмурившись.

– Так и будет, Ожье, – шепчет Юлия. – Этот брак нужен нашему королю.

– Этот брак нужен нашей стране, – поправляет Ожье. – Но для нас с тобой, Юли, все может кончиться с этой свадьбой. Марго должна будет уехать к мужу одна, как принято у восточников. И тебе придется вернуться в Готвянь.

– Если бы в Готвянь… – Юлия замолкает. Стоит ли пересказывать Ожье последний разговор с отцом? Все равно ничего он не изменит… слишком уж выгодного зятя подобрал себе владетельный пан Готвянский…

– Драгоценная моя панночка! – Ожье падает перед девушкой на колени и сжимает ее упавшую безвольно руку. – Юлечка моя! Жизнь моя, мое счастье! Знаю, отец твой не даст благословения, но разве Господь не Отец наш Превышний? Упадем аббату в ноги, коль он благословит, так Господь за нас будет! Скажи только слово!

– Ожье, я… Без отца-то как… – Губы Юлии дрожат, и глаза совсем некстати заволакивает слезами. – И без тебя… тоже никак, нет! Ты прав, мой Ожье, прав! Пойдем к аббату, он просветлен, он благословит.

Ожье вскакивает:

– Юлечка! Юли, не плачь, ведь на пир ты идешь, ведь ты подруга принцессы! Юли, любовь моя!

– Я приду сюда после пира, – поспешно промокнув слезы, шепчет Юлия. – Ожье, мы пойдем к аббату, как только тебя сменят! Но если он откажет… что тогда, Ожье?