Натан отвернулся от него.
Жирный парень заерзал, протискиваясь между двумя мальчиками по бокам от него, и наконец выбрался в проход посередине клети. Жирными пальцами он пригладил назад свои сальные волосы и кивнул двум другим мальчишкам, худым и костлявым. Они наклонились к нему. Он что-то им прошептал. Они сжали кулаки и, словно свора собак, двинулись к Натану.
– Привет, – сказал ему жирдяй.
Натан взглянул на Гэма, но тот делал вид, будто спит, надвинув кепку с козырьком себе на лицо. Натан опустил взгляд к ногам. Только не Зуд. Только не Чесать.
Жирдяй встал перед ним, окаймленный с обеих сторон тощими приятелями.
– Я Кукушка, – сообщил он. – А это мои братья, Верняк и Облом.
Он улыбнулся, поцыкал зубами, потом улыбнулся еще раз.
– Ну, не то чтобы братья, – уточнил он, – но мы все живем в одном гнезде, так что можно особо не заботиться о манерах.
– Его нашли в куче нестираного белья, – сообщил Верняк.
– Заткнись!
– …обляпанного птичьим дерьмом.
– Заткнись, я сказал! Не обращай внимания на этих двоих… В общем, откуда бы мы ни взялись, нашему папаше мы до смерти надоели, так что, если Господин нас не примет, он засунет нас в мешок и утопит, бросив с пристани, словно котят.
– Верняк?
– Облом!
– Так он и сделает. Поэтому мы хотим заключить с тобой джентльменское соглашение…
– Этот парень небось и не знает, что это такое.
– Хорошо, пусть будет уговор. Уговор вот какой: если ты покажешь нам, как делать такие искры, мы не вышибем тебе зубы. Больше того, мы не сломаем тебе хребет.
– Он может!
– Он любит все ломать.
– Вот именно. Я не собираюсь пойти ко дну с мокрой холстиной во рту, наевшись напоследок угольной пыли, только потому, что какой-то жабеныш знает волшебство и не хочет делиться. Мы все хотим жить, верно?
– Верняк!
– Точно!
Натан поднял взгляд от своих ботинок и посмотрел на троих ребят.
– Вряд ли это то, чего вы действительно хотите – чтобы это было внутри вас… Это не какой-то трюк. Это не игра.
Он встал. Секунду назад это был просто маленький мальчик, почти ничего не значащий в мире, и вдруг он будто озарился чем-то изнутри: его глаза вспыхнули, волосы встали дыбом, словно спокойный влажный воздух вдруг налетел ураганом.
– Вы хотите Искру? – проговорил он, дрожа. Зуд клокотал внутри него, требуя, чтобы его Почесали.
Гэм приподнял козырек кепки.
– Вы не сможете ее взять. Она принадлежит ему. Досталась по наследству, и теперь, по причине достижения им тринадцатилетнего возраста, у него пора расцвета. Верно я говорю, Натти? Нынче он вступает в свои права.
– Берите, – прошептал Натан.
Одно прикосновение – и он Почешет. Лишь одно прикосновение…
– Натти…
– Ну, берите.
Кукушка придвинулся ближе… протянул руку…
– Берите!
– Эй, сзади, что там опять за галдеж?! Ну ладно, я вас предупреждал.
Повозка остановилась. Поставщик слез с козел и пошел назад. Зуд исчез, так и не дождавшись, чтобы его Почесали. Поставщик развязал веревку на дверце, сунул руку в клеть и зашарил внутри. Вот он ухватил чью-то лодыжку, первую попавшуюся, потащил на себя… Наверное, это должен был быть Натан или Кукушка, но его жертвой оказался какой-то неизвестный светловолосый парень. От рывка он вылетел на мостовую, хватая ртом воздух, и приложился коленями и черепом о деревянную клеть.
– Ах ты заплесневелая шкура! Ничего, сейчас мы тебя выдубим.
Поставщик обрушил свой кнут на неповинного паренька, хлеща его по щекам, по плечам; между купеческими мансардами защелкали звонкие хлопки. Три красных рубца мгновенно вспухли, проступив через въевшуюся грязь, тугие и яростно-багровые. Парень забился на земле, словно свежеоскопленная выдра. Поставщик перехватил кнут поудобнее и добавил три новых полосы поперек уже нанесенных, крестя ударами заливающегося слезами парнишку.
– Тихо значит тихо! Хотите, чтобы у моих лошадок уши заболели от вашей болтовни? Думаете, им нравится слушать, что вы тут несете? А, пс-сы? – Кнут хлестал снова и снова, по удару на каждый выдох. – Им… не… интересно… слушать… ваше… гавканье!
Парень упал на колени, и Поставщик шагнул к нему, чтобы довершить урок. Однако что-то внутри него – о нет, не сострадание и не стыд, а всего лишь сердечный приступ – заставило его схватиться за грудь. Он зашатался, переступая вперед и назад по кругу, словно ему вдруг вздумалось повальсировать. В конце концов он все же выровнял дыхание.
– Ну нет, Поставщик, старина… Твое время еще не пришло… – Он несколько раз врезал кулаком по собственным ребрам, задавая ритм сердцебиению. – Этой старой помпе еще качать и качать!
Убедившись, что порядок восстановлен, он ухватил парня за руку, поднял с земли и швырнул обратно в клеть. Тот рухнул рядом с Натаном, лицом на доски пола, неподвижно уставившись перед собой широко раскрытыми глазами.
– С ним же все в порядке, верняк? – спросил Верняк.
– Облом, – отозвался Облом.
Натан помог пареньку усесться на место, и повозка двинулась дальше.
В нескольких ярдах за поставщицкими воротами лошади заартачились. Они вскидывали головы и грызли удила, в воздухе чувствовался едкий запах их пота. От ударов копыт раздавался звон, словно от колокольчика Поставщика, высокий и чистый. Они были на Стеклянной дороге.
Дорога, казалось, вырастала из булыжников мостовой, постепенно проявляясь из их серо-зеленых, в пятнах лишайника, боков; на протяжении нескольких футов она выравнивалась, становилась темнее, превращаясь в единую гладкую монолитную поверхность, словно где-то имелась литейная печь, способная расплавить вещество земли, придав ему зеркальный глянец. Черная тропа, подобная невероятно огромному куску черного янтаря, изгибалась идеальной плоской спиралью и уходила вбок и вверх над трущобами, огибая занятую городом гору и исчезая из виду, затем вновь появлялась с противоположной стороны, пересекала Торговый конец и опять пропадала; петля за петлей, она уходила все выше – над Плезансом и парком на склоне горы, вплоть до ворот Особняка на самой вершине.
Мальчишки заерзали на своих сиденьях. Перед ними была работа Господина, звучавшая холодным звоном его магии.
Поставщик слез с козел, засунул свою трубку в карман пальто и прошел вперед, уже на ходу принимаясь оглаживать коренную лошадь. Он успокаивал и улещал ее, шептал ей ласковые слова и осыпал ее шею легкими поцелуями. Из-за пазухи он достал валяные пинетки, которыми принялся обтирать передние ноги лошади. Любой намек на Живую Грязь он удалял носовым платком, равно как и присосавшихся пиявок мертвожизни. Мало-помалу он дошел донизу и натянул пинетку поверх окованного железом копыта, затем повторил то же самое с другой ногой, неторопливо и ласково, пока обе лошади не оказались избавлены от
