«Сделай что-нибудь», — беззвучно молит взгляд девушки.
В нем больше нет адигенской холодности, в нем только надежда.
И Помпилио кивает, так же, без слов, отвечая: «Сделаю».
Для тебя, мой загратийский цветок, всё, что угодно.
— Валентин! «Трех сестер» и патронташ! Базза — к штурвалу! Рулевой — приготовить «корзину» на сто метров вниз! Немедленно!
— Что ты задумал?
— Слишком опасно, мессер…
— Галилей потребует остановиться, и у вас будет время меня втянуть! Не подпускайте каракатицу на пушечный выстрел! Всё!
Помпилио выскакивает в коридор.
— Что он задумал? Базза! — Позабыв о детях, Лилиан подбегает к капитану и хватает его за рукав. — Что?
— Мессер прикроет нам пузо, — не глядя на девушку, цедит Дорофеев.
— В корзине?
— Да.
— Но…
— У нас нет другого выхода, адира. Самолеты могут повредить тяговые двигатели или сам кузель. Или астринг. — У капитана ходят желваки. — Если мессер их не отгонит, мы можем остаться здесь навсегда.
Мостик прошивает еще одна очередь.
— Пожар в третьем двигателе!
— Мерса! Не спать!
— А где третий?
— Бегом, придурок! Мы теряем скорость!
Рев Бедокура отбивает у Андреаса всякую охоту продолжать уточнения. Он подхватывает огнетушитель, на котором болтается свеженькая бирка: «Проверено. А. О. Мерса alh. d.», и выскакивает из машинного отделения.
Куда теперь?
— Где третий двигатель?
Нагруженный пулеметными лентами палубный на мгновение замедляет бег, машет куда-то вдаль, уточняет:
— Потом направо…
А в следующий миг уже скрывается из виду, патроны важнее слов.
«Потом направо…»
Мерса соображает, что нужную гондолу он определит по дыму и запаху гари, бежит, куда послали, сворачивает и видит на металлической двери большую цифру «3».
За которой бушует пожар.
Вздыхает, натягивает на лицо респиратор и…
— Гермес великий, не оставь!
Возможно, двигатель неспешно тлеет, а возможно — полыхает. За железной дверью мог скопиться один только дым, а может поджидать такое пламя, что огненный поток долетит до другого борта. Входить в непредсказуемую гондолу страшно, до рези в животе страшно, но… Но страшно сейчас всем: трем пацанам, из-за которых весь этот сыр-бор, и Бабарскому, что сидит сейчас у пулемета, страшно потному Бедокуру, бегающему по машинному отделению, и запертому в астринге Галилею, страшно Помпилио и Дорофееву. Все они идут сейчас по краю, и все стискивают зубы, загоняя страх так глубоко, что даже с собаками не отыщешь. И все они надеются, что не ошиблись с новичком.
— Олли, ты видишь, я иду! — Андреас стискивает зубы, загоняя страх так глубоко, как только может, а потом продолжает: — Я, мать твою спорки, иду!
И распахивает дверь.
Встречный ветер бьет в лицо, сносит корзину, не помогает даже тяжеленный груз.
Дорофеев сбросил скорость, теперь он держит «Длань» на постоянной дистанции, без увеличения, но ветер всё равно силен. Он пробирается под одежду — хорошо, что верный Валентин позаботился о цапе и перчатках, он с удовольствием закрыл бы Помпилио глаза, но их защищают «консервы», и еще он мешает дышать, каждый глоток воздуха достается с огромным трудом.
Ветер — враг.
Но убить его нельзя, и Помпилио выбрасывает ветер из головы, сосредотачиваясь на целях.
Выстрел.
Корзину болтает из стороны в сторону, подбрасывает и резко ведет вниз, прицеливаться не просто… Нет — прицеливаться невозможно, но Помпилио упрям. И он — бамбадао.
Выстрел.
Мощная пуля влетает в двигатель аэроплана, и тот буквально лопается, разлетается на части, и самолет падает вниз.
Выстрел.
Мимо.
Выстрел.
Помпилио отворачивается, перезаряжает «Сестер», делает вдох и снова ищет цели. Он открывает огонь еще до того, как корзину опустили на нужное расстояние, он желает сполна использовать эффект неожиданности, и у него получается. Самолеты летели прямо на него, попадали под крупнокалиберные пули «Трех сестер» и не могли уклониться.
Выстрел.
Четыре машины отправляет в океан Помпилио прежде, чем летчики разбираются в происходящем. Прицеливаться невозможно, но самолеты летят прямо на него, а он бамбадао. Он бьет в двигатели и в пилотов, тратит по три выстрела на самолет, но пока побеждает.
Выстрел, выстрел, выстрел…
И самолеты отступают.
— Что происходит?
— Они спустили «корзину грешника»… — бормочет капитан.
— Зачем? — изумляется Нучик.
— А вы не видите? — огрызается цепарь.
Очередной аэроплан дергается, теряет ход и штопором уходит в океан.
— Летчика достал, — объясняет капитан.
— Мой кузен Помпилио — бамбадао, — произносит Нестор. — Я не думал, что он рискнет на эту безумную вылазку, а потому — восхищен.
— Вы что, гордитесь им? — Галанит в ярости. Он не находит слов. Он готов выплеснуть на ненавистного адигена всю накопившуюся желчь, но успевает опомниться и выпаливает лишь один вопрос: — Вы им гордитесь?
Но в этом вопросе — злоба.
На которую Нестору плевать.
— Да, барон, горжусь, — не скрывает Гуда. — Помпилио делает то, на что не хватило бы духу ни у кого на свете. Он — настоящий адиген.
— Он уничтожает наши аэропланы!
— Разумеется, барон, уничтожает. Кузен Помпилио — превосходный стрелок, а самолеты — прекрасная, очень крупная цель. — Нестор подносит к глазам бинокль, смотрит, как аэропланы кружат на безопасном расстоянии от цеппеля, и цедит: — Надеюсь, теперь эти кретины сообразили, что нужно стрелять по корзине?
— Уходи, уходи…
Галилей не отрывает взгляд от объемной карты. Он превысил все допустимые нормы, он сидит в работающем астринге уже больше тридцати минут, он почти втянулся в Пустоту, почти растворился в ней. Он вытирает рукавом текущую из носа кровь, тут же до крови кусает губу, и рот наполняется солоноватым, а в голове проясняется. Галилей знает, что может потерять сознание в любой момент, но продолжает бормотать:
— Уходи, тварь, уходи…
И крупная рябь превращается в едва различимые черточки. «Сучий всполох» затихает, наигравшаяся Пустота соглашается допустить цеппель к Свемле, и Галилей хватается за трубу:
— Капитан! Стоп машина!
— Пять минут! — орет Дорофеев. — Вытаскивайте мессера!
Лилиан бежит к подъемнику.
Выстрел.
Корзина идет вверх, и Помпилио промахивается. Но он понимает, что это не ветер, а движение, а потому улыбается.
Выстрел.
— Они втягивают корзину!
— Скорее! — рявкает Нестор. — Скорее!
