В первой же битве Легиона орел выгорел дочерна, и «ворон битвы» Первого Алеранского так и не был восстановлен.
Тави собственноручно нес знамя в той чрезвычайно опасной ситуации… неужели битва при Элинархе была всего три, почти четыре года назад? Казалось, будто прошло не меньше сотни лет.
Китаи встретилась с ним взглядом и, слегка улыбнувшись, вздернула подбородок.
Ее сообщение было предельно ясно. Он вышел победителем из той схватки, выйдет и из этой.
Дрожь покинула его, с плеч будто свалился груз, и его руки и разум почувствовали себя куда спокойней.
— Вполне возможно, — сказал он.
Без единого жеста с его стороны они вдвоем синхронно двинули вперед.
Тави скакал сквозь туман. Копыта Актеона стучали по земле.
Путь к ближайшим городским воротам был ясно обозначен следами битвы, которую оставшиеся воины Алеры вели здесь несколько дней назад.
Вот пятно алой алеранской крови, теперь уже запекшееся и облюбованное мухами.
А вот гладиус, сломанный в шести дюймах от рукояти — результат поспешной ковки либо плохого ухода.
Окровавленный шлем легионера лежал на боку, на его гребне виднелись пробоины, похожие на профиль косы новых форм воинов ворда, с которыми они сражались в этот самый день.
Но не было трупов ни павших легионеров, ни какого-либо ворда, кроме убитых тотчас.
Тави содрогнулся. Ворд не позволил мясу пропасть впустую, даже плоти себе подобных.
С ними пришли громовые раскаты бури.
Тави мог слышать непрерывные вихревые потоки, которые удерживали Рыцарей Мальков вверху неподалеку, в нескольких сотнях ярдов выше и позади них.
Ближайший из Рыцарей — вероятно, Крассус — парил прямо над головой у Тави, едва различимый в тумане.
Стены Ривы внезапно возникли из тумана, вместе с городскими воротами.
Это сорокафутовое сооружение было окаймлено башнями, возвышающимися по бокам еще на двадцать футов.
Тави почувствовал, как напряглись мышцы у него на спине, а сердце забилось быстрее.
Он собирался раскрыть себя перед всеми, кто мог его увидеть.
Затем что-то непременно произойдет… и он сомневался, что ему это понравится.
Тави сосредоточился на воротах. Они были сделаны из камня, обшитого и переплетенного со сталью.
Они весили не одну тонну, но их петли были так хорошо сбалансированы, что, когда они были не заперты, их мог открыть один-единственный человек, даже без помощи фурий.
Но несмотря на это, они все же были крепче обрамляющих их каменных крепостных стен.
Огонь им нипочём.
Их можно несколько дней подряд бить стальным тараном и не добиться ровным счетом ничего. О них сломаются даже мечи лучших Рыцарей Металла в Империи.
Разряды молний, которые были наготове у Рыцарей Первого Алеранского, могли, разве что, поцарапать полированную стальную поверхность.
Саму землю вокруг них не всколыхнуть.
Однако, по опыту Тави, лишь немногие питали достаточно уважения к разрушительной мощности более тонкого заклинательства.
Дерево и вода.
У него был долгий, долгий путь от Долины Кальдерон, от тощего подпаска, не имеющего способностей даже для того, чтобы управиться с магической лампой или печью.
В то время он познал войну и мир, цивилизацию и дикость, спокойную теорию и отчаянную практику.
Мальчишкой он мечтал вырасти и найти в жизни свое место — такое, где он сможет проявить себя, несмотря на полную неспособность к заклинательству фурий… и теперь именно его заклинательство фурий, вероятно, было единственным, что сохраняло его жизнь.
«Жизнь, — подумал Тави, — редко преподносит тебе именно то, чего ты ждешь от нее».
Но какая-то часть его, часть, которая была менее склонна к размышлениям о благоразумии, дрожала от волнения.
Сколько раз другие дети в Бернардгольде издевались над ним из-за отсутствия фурии?
Сколько ночей в детстве он провел без сна, пытаясь силой воли пробудить в себе способности к заклинательству фурий?
Сколько раз наедине с собой он тихо плакал от стыда и отчаяния?
И вот теперь у него были эти способности. Теперь он знал, как их использовать. Ну или, по крайней мере, знал основы.
Но несмотря на то, какой серьезной опасности он себя подвергал, часть его все же хотела просто запрокинуть голову и прокричать всему миру о триумфе, который он испытывал, вспоминая все это.
Часть его уже хотела чуть ли не начать пританцовывать на месте, страстно желая в конце концов показать, на что он способен.
Но, самое главное, была и часть его, которая хотела встретиться лицом к лицу с врагами, впервые в жизни полагаясь на собственные талант и силы, а не на чьи-то еще.
И хотя он знал, что еще не проверял, на что способен, он хотел выяснить это.
Он должен был знать, что он готов встретиться лицом к лицу с тем, с чем ему предстояло встретиться.
Поэтому, напряженно и осторожно, но одновременно испытывая абсолютный восторг, Тави потянулся к фуриям, обитающим в пространстве впереди него.
Почти сразу же Тави смог почувствовать заклинательство, бурлящее над воротами и текущее сквозь них, движущееся, словно живые существа внутри огромного сооружения — порождённое фуриями, столь же мощными, как горгульи, но запертыми в неподвижности, погружёнными в стазис и предназначенными всегда оставаться в этом состоянии.
Тави мог с тем же успехом приказать этим фуриям прекратить выполнять свои функции, как повелеть воде перестать быть мокрой.
Поэтому вместо этого он обратился мыслями вниз, к тому, что лежало под воротами.
Далеко, далеко внизу, под почвой, под неизмеримой массой созданных заклинательством фурий стен и башен Ривы, он почувствовал проточную воду, текущую в скалах под городом, которая медленно, годами, просачивалась сквозь них и собиралась в обширный резервуар.
Изначально предназначенный для использования в качестве аварийного водохранилища одинокой маленькой заставы Ривы, он год за годом углублялся, пока возводились новые сооружения и город рос, и за это время о нём забыли все, кроме самой Алеры.
Теперь маленькое водохранилище стало гораздо больше, чем его создатели — должно быть, инженеры Легиона, ещё во времена самого Гая Примуса — когда-либо планировали.
Тави сосредоточил свою волю на этой давно забытой воде, призывая её.
В то же время он потянулся к земле под ногами, к почве и пыли, лежащими перед стенами города.
Он чувствовал сквозь почву, чувствовал, как растёт трава под копытами его лошади. Он чувствовал, как клевер и прочие сорняки и цветы пробудились к жизни, не сдерживаемые более заклинателями земли Ривы.
