Тусклый дым стлался над западными кварталами Шайме. Пепел падал как снег. Обезумевшие горожане убегали от бесстрастных и безликих конрийцев с опущенными серебряными забралами. Схватки были страшными и краткими. Люди встречали родственников с других улиц и, задыхаясь, коротко говорили о багряных куррай, которые сжигают все на своем пути, о северянах в черных кольчугах, которые размахивают отрубленными головами и воют по-волчьи.
Но многие собрались на рыночной площади Эшарса, где под треугольным вымпелом остановился настоящий вельможа, князь Хукал Монгилейский с четырьмя сотнями всадников родом из беспощадных равнин Великой Соли. Амотейских новобранцев тут же строили в ряды на брусчатке, а сам князь в черных одеждах кричал, напоминая о Фане и его несгибаемом мужестве. Вскоре на площади уже стояли около двух тысяч верных, расправив плечи и воспрянув духом.
И как раз вовремя. Сеча выплеснулась на ближние улицы, где фаним обороняли от конрийских рыцарей наспех сооруженные баррикады. Идолопоклонников становилось все больше, к ним присоединялись отдельные отряды, рыскавшие по улицам. Когда их скопилось несколько сотен, они ринулись в бой. Наступление возглавили анплейские бароны и рыцари, жаждущие отомстить за смерть Гайдекки, их любимого графа-палатина. Но их оттеснил Хукал с монгилейцами. Решительную атаку удалось организовать, только когда прибыли принц Пройас и палатины Ингиабан и Ганьятти. Амотейцы поддались довольно легко, они разбежались по восточным улицам, и многих конрийцы перехватили на флангах. Но монгилейские всадники оказались куда тверже, и их нападение стало страшным испытанием. Даже если они теряли лошадей, они сражались с дикой яростью. Ганьятти, палатин Анкириота, обменялся ударами с самим князем Хукалом. Язычник отбил его щит и рассек ему грудину с такой силой, что сло-
мал свою саблю. Ганьятти опрокинулся на спину и упал под копыта коней.
Смерть кружила над землей.
Конрийцы под началом неистового Пройаса отогнали языческих всадников и отбили изуродованное тело палатина. Монги-лейцы рассеялись по прилегающим улицам. Выкрикивая страшные клятвы, осиротевшие анкириоты бросились в погоню.
Но принц оттащил Ингиабана в сторону.
— Что такое? — прогудел из-под забрала коренастый палатин.
— Где они? — спросил Пройас— Где фаним?
— Ты о чем?
— Они лишь делают вид, что защищают город.
Келлхус видел только пальцы отца, лежащие на обнаженном бедре. Ноготь большого блестел.
— Как дунианин,— продолжал бесплотный голос,— ты не имел выбора. Чтобы владеть собой, ты должен был овладеть обстоятельствами. А чтобы управлять обстоятельствами, ты должен был подчинить волю людей, рожденных в большом мире. Ты должен был сделать народы своими руками. Потому ты постоянно изучал их верования. Это аксиома. Ты понял, что если истина идет вразрез с интересами сильных мира сего, то ее называют ложью, а ложь, служащая их интересам, зовется истиной. И ты осознал, что так и должно быть, поскольку именно вера, а не правда сохраняет народы. Почему императорская кровь считается божественной? Зачем рабам говорят, что страдание есть добродетель? Вот что делает вера: она разрешает или запрещает. Это самое важное. Если бы люди считали, что всякая кровь одинакова, знать была бы низ-вержена. Если бы люди считали, что деньги — это гнет, купцы бы разорились. Народ принимает только ту веру, которая сохраняет сложную систему пересекающихся действий, позволяет совершать их. Для рожденных в мире, как ты понял, правда не имеет смысла. Иначе почему они живут во лжи? Первое твое решение было простейшим. Ты заявил, что принадлежишь к высшей касте, что ты князь. И как только ты сумел кого-то убедить в этом, ты потребовал, чтобы остальные вели себя соответственно. Этот
простой обман дал тебе независимость. Никто не смел приказывать тебе, поскольку все верили, что этого делать нельзя. Но как ты сумел убедить их в своем праве? Первая ложь поставила тебя на одну доску с ними. Но какая ложь сделала тебя их хозяином?
Их тела сами вспомнили былой пыл. Когда он закрывал глаза, она была здесь, под ним, вокруг него, она принимала его нежную жажду, она задыхалась и кричала, задыхалась и кричала. Он сжимался внутри нее, как кулак, и оживал в ее сердце, в ее влажном лоне.
Она тянулась к его лицу, притягивала его к своему горячему рту. Она рыдала, целуя его.
— Ты был мертв!
— Я вернулся за тобой... Что угодно. Даже мир.
— Акка...
— За тобой.
Эсми. Эсменет. Она задыхается и кричит... Какое странное имя для шлюхи.
Из огромного водопада взлетали облака брызг, и Келлхус промок до нитки. По щекам его катились капли воды, как слезы. Он слушал.
— Ты понял, что верования, как и люди, имеют свою иерархию, что одни имеют больше власти, чем другие, и что религия стоит выше всего. Если ли этому лучшее доказательство, чем Священное воинство? Действия стольких людей объединяются ради одной цели вопреки множеству природных слабостей, вопреки страху, лени, жалости... Ты прочел их священные книги и обдумал власть слов над людьми. Ты прозрел основную функцию айнри-тизма: привязать веру к тому, что нельзя увидеть, и таким образом обеспечить повторение всей совокупности действий, создающих парод. Усомниться в этом порядке вещей — значит усомниться в самом Боге, создавшем их. Бог защищает положение человека, и деспотическая сила, подменяющая правду для императора и раба, скрыта от глаз и не видна. Задавать вопросы становится не просто опасно, не просто дико — это становится бесполезно, по-
скольку ответы лежат вне этого мира. Рабы сжимают кулаки, угрожая небесам — но не хозяевам.
Голос отца, так похожий на его собственный, заполнял все пространство подземелья нелюдей.
— И тут ты увидел Кратчайший Путь... Ибо ты понял: этот трюк, обращающий глаза угнетенных к небесам, отвлекая от руки с кнутом, послужит твоим целям. Чтобы овладеть обстоятельствами, надо управлять действиями. Чтобы управлять действиями, надо управлять верой. Чтобы управлять верой, надо стать гласом небес. Ты дунианин. один из Подготовленных, а люди с их чахлым умишком — не более чем дети.
С высот разрушенного святилища Азореи тидонцы из личной гвардии Готьелка первыми увидели это: вспышка, за ней громовой раскат.
Вожди Священного воинства обыскали прилегающие к городу равнины, послали разведчиков даже к раздвоенным предгорьям Бетмуллы, но не нашли ни следа Фанайяла и его языческой армии. За исключением того, что Шайме сдан — во что айнритий-ские командиры едва могли поверить,— это могло означать только одно.
Наблюдатели, расставленные на холмах Шайризорских равнин, были наготове, как и граф Готьелк — он держал в резерве несколько тысяч тидонцев, хотя штурм стен Шайме много лет оставался его заветной мечтой. Все ожидали, что кианцы займут поле, поскольку там можно в полной мере использовать присущие им скорость и мобильность.
