Прежде, чем Конан успел ответить, голос Невуса раздался у него за спиной:
– Лучший Вольный Отряд во всей Хайбории к вашим услугам, месьор! Будем рады служить, чем только можем!
Конан метнул на него такой многозначительно-мрачный взгляд, что не в меру ретивый наемник мигом прикусил язык. Однако смысл его игры был вполне ясен северянину. Чуя поживу, тот пытался заставить командира быть полюбезнее с возможным нанимателем. Вот только не знал он еще, как ненавидит киммериец, когда кто-то пытается давить на него. Ну, ничего, – вечером получит такой урок, что запомнит надолго…
Варвар вновь обернулся к толстяку.
– Кишки Крома! Хотел бы я знать, что тут случилось? Он и сам не знал, почему так важно для него получить ответ. Возможно, странной показалась толпа крестьян, осмелевших настолько, что готовы были поднять руку на благородного господина. Он и представить не мог, что толкнуло их, покорных и забитых, на подобное преступление. И старик этот, плюнувший под ноги ему, все не выходил из памяти. И этот странный сверток ткани, белевший чуть дальше в неглубокой ложбинке непонятным образом притягивал внимание…
Толстяк мгновение помедлил. Странная лукаво-смущенная улыбка показалась на полных губах.
– Защита справедливости была единственной моей целью, – провозгласил он торжественно. – Но увы, вступаться за поруганных и оскорбленных – печальный удел в этих диких краях. Вы сами видели… – Он повел руками по сторонам, – что за участь ожидала меня. И если бы не ваше в высшей степени своевременное поведение… – Он помолчал немного, словно желая придать вес своим словам. А затем неожиданно предложил: – Впрочем, к чему нам терять время? Я видел, вы направлялись в Тарантию. Мне нужно туда же. Я готов щедро заплатить, если вы согласитесь стать Моим эскортом в дороге, – а заодно и доведу до конца свою печальную повесть. Так что же? – И он выжидательно уставился на Конана.
Невус за спиной его трагически засопел, опасаясь, однако, подавать голос. Но киммериец уже и без него принял решение. Толстый нобиль был не слишком ему симпатичен… Но здесь была работа, деньги – и была тайна.
– Что ж, деньги есть деньги, – сухо произнес варвар. – Мы можем послужить и тебе. Но знай, что услуги Конана из Киммерии стоят недешево.
Он ожидал, что в ответ на эту реплику толстяк назовет себя. Но вместо того тот хихикнул, тоненько и как-то по-бабьи.
– Х-ха… выходит, ты из самой Киммерии! Но здесь тебе не стоило бы провозглашать это с такой гордостью, Конан. Многим в Аквилонии памятен еще Венариум… тебя могут не понять.
Конан пожал плечами. Ему было безразлично, кто и как поймет его, – для непонятливых у него всегда был наготове меч. А если кто-то думает, что угрозами можно заставить его отречься от родины, – он плохо знает киммерийцев!
Однако он не стал затевать ссоры с нежданным работодателем; это было бы слишком неразумно. Вместо этого он сделал наконец то, что собирался с самого начала: прошел вперед взглянуть на странный белый сверток в песке… и был поражен.
Нет, ему и прежде доводилось видеть мертвых женщин. И просто убитых, и тех, что подверглись перед смертью надругательству. Но до сих пор не приучил себя воспринимать подобное зрелище равнодушно. И сейчас, при виде жалкой маленькой фигурки на песке, ее уродливо-бесстыдной и в то же время жалкой позы, слепой запрокинутой головы и разметавшихся волос, варвар ощутил, как все самое дикое, необузданное, неподвластное разуму поднимается в душе его, и кровь вскипает первобытной яростью его далеких предков. Рывком он обернулся к толстяку, и вид его был страшен.
– Кто?.. – Только и мог выдавить он.
Вместо ответа, тот показал рукой на распростертое у своих ног тело бородача.
– Теперь вы понимаете… – произнес он скорбно. – Я пытался защитить ее, но это чудовище… Я подоспел слишком поздно…
Конан коротко кивнул, опуская голову. На скулах заходили желваки. О, женщины, эти несчастные жертвы мужской жестокости!.. Не раздумывая, не страшась никакой опасности, он всегда стремился прийти им на помощь и всегда был горд тем, что ни одну из них, хотя возлюбленным своим давно потерял счет, не взял против ее воли, без того, чтобы вспыхнул между ними чистый огонь желания, а порой и любви… И лютой, слепой ненавистью ненавидел он этих зверей, для которых удовольствие было – насладиться лишь телом женщины, насильно, сломать, растоптать ее и унизить…
– Честный поступок, господин мой, – глухо произнес он, вскакивая в седло. – Ну, что ж! Мы сопроводим тебя до Тарантии. А что до службы… Можно и послужить, если сойдемся в цене!
Вместе они выехали на дорогу.
За спиной Конан услышал шепот Жука, обращенный, должно быть, к Невусу:
– А чего ж тогда мужики с цепами поперли, если он девку защитить хотел?
И ответ кряжистого наемника, всякого навидавшегося на своем веку, и ничему более не удивлявшегося:
– Да звери… что с них взять!
Слова эти посеяли зерна недоверия в душе киммерийца; однако, взглянув на открытое, полное искренней скорби и негодования лицо нобиля и слушая его взволнованный рассказ о том, как пытался он встать на защиту несчастной, Конан мог лишь покачать головой, изгоняя сомнения. Он бы почувствовал, если бы толстяк лгал им, несомненно почувствовал. Однако, как ни старался, он не мог услышать ни нотки неискренности в его словах.
К тому же, было в этом странном человеке нечто такое, что даже невозможно было определить словами. Сперва он показался варвару неприятным, вызвал ощущение брезгливости, едва ли не омерзения… однако чувство это рассеялось мгновенно, и теперь, напротив, ему было приятно находиться рядом с таинственным нобилем. И, главное, хотелось служить ему, – чувство, совершенно неведомое доселе гордому, независимому киммерийцу.
Странное ощущение – и неуловимое. Как только Конан пытался разобраться в его происхождении, оно мгновенно исчезало, как дымок под пальцами, чтобы лишь спустя мгновение вернуться вновь, и гораздо сильнее. Так что очень скоро он оставил бесплодные попытки и пожал плечами, не надеясь больше объяснить необъяснимое.
Что же, загадок на свете множество. Волею Крома, он разгадает со временем и эту.
Но теперь, по крайней мере, у его отряда появилась работа. И Конан позволил себе скупо улыбнуться этой мысли, – старательно заглушая тишайший голосок в душе, предупреждавший его, что работа эта, возможно, придется ему совсем, совсем не по вкусу.
К вечеру заметно похолодало. Мрачно глядя в окно на низкие, клочковатые тучи, которые как бы нехотя волочил по осклизлому небу северный ветер, принц Нумедидес невольно поежился, запахивая на груди теплый стеганый халат на куньем меху. Несмотря на то, что до заката оставалось еще не меньше часа, весь дворец уже погрузился в зябкую промозглую тьму, точно укрытый траурным пологом. Даже обыкновенно шумная челядь, и та попритихла, а внутренний дворик, всегда полный в это время смеха и гомона, словно вымер, и лишь украдкой пробиравшиеся во мгле тени разрушали его сумрачную неподвижность.
