Джен нечленораздельно хнычет в ответ, не пытаясь прокашляться, только хрипит и булькает. Его тянет к тарелке в руках Джа, к тостам и сосискам с разрезанными розочкой краями, он даже приподнимается на локтях, сносит переливы бензина по внутренним трубам, но тарелка проезжает мимо и гулко стучит дном о тумбочку.
— Сначала — таблетки, — издевается Джа.
Он подхватывает подушку, вытягивает ее из-под потных плеч и помогает Джену сесть. Затем мерзко шуршит упаковкой, Джена тошнит от одного вида белой блямбы, он уже чувствует на зубах мерзкий песок химикатов, а друг-садист тычет эту дрянь ему в рот с видом психиатра из ужастиков «мы вам поможем, мы вас вылечим».
— Ты еще расплачься! — Джа сует Джену в руки стакан и поддерживает, пока тот огромными глотками пытается протолкнуть таблетку до желудка.
— Вот когда ты помирал от насморка, — припоминает Джен прорезавшимся голосом. — Я над тобой так не издевался!
— Так из нас я — мелкий и слабый, мне положено. Ешь давай, алконавт. Сейчас полегчает.
Джен накидывается на еду, руки дрожат, он почти не жует и с каждым глотком все ближе подбирается к абсолютному счастью. Джа сидит рядом, наблюдает со странной улыбкой. Джен видел такую у матери.
Только однажды, когда во время разборки сильно избили лучшего друга и Джен, вернувшись домой перемазанный кровью своей, друга, подонков, против которых дрались, позорно разрыдался, уткнувшись носом в ее колени, подставляя макушку под теплые ладони. Он рассказал ей об уличных бандах, о стычках и последней драке, о том, что они были вправе защищать территорию и Людку с квартала. Мать слушала молча, только гладила по плечам, по голове, иногда прижимала к груди, пока сын не вырвется, чтобы снова измерить шагами комнату. Он позволил обработать себе порезы, и не сопротивлялся проявлениям нежности, но явно — злился и обиженно спрашивал, чего она улыбается. Понял лишь спустя долгие годы, что ей просто хотелось быть нужной уже взрослому, самостоятельному сыну.
— Ожил? — Джа сцепил замком пальцы и шевелит ими, выгибает до противного хруста. Хочет поговорить.
Джен выцеживает последние капли апельсинового сока, прогоняя остатки бензина из тела. Ему много лучше, даже подшипники в голове разлеглись тяжестью на висках, не катаются туда-сюда. И Джен вспоминает не только, как вчера упился в дрова, но и зачем.
— Ты что-то нашел? — спрашивает он, подобравшись на постели.
— Нет, — выдыхает Джа. Поднимается с кровати и идет к окну распахнуть шторы, но на деле — просто сдвинуться с места. Ему не усидеть. — Наверное, я упустил что-то. Надо и тебе глянуть, я там нараспечатывал фотографий. Так что, как сможешь…
— Пошли, посмотрим, — Джен осторожно вытаскивает тело из-под одеяла, борется с первым ознобом, натягивая майку и брошенные Джа штаны. Он был бы счастлив поваляться в кровати еще хотя бы час, но знает: каждая минута пророку — иголка под ногти, даром, что не смертельно.
— Огогошеньки! — Джен почти вжимается в стену, чтобы добраться до кресла у окна, потому что ходить по разложенным на полу фотографиям вчерашнего собутыльника как-то… неудобно.
Джа подобная этика пофигу. Прошлепав босыми ступнями по листам, он усаживается по-турецки на свою кровать и с высоты разглядывает извращенный бумажный ковер. Джа снова хрустит пальцами и постоянно облизывает губы.
— Гляди, вот эту, эту и эту татуировки сразу отметаем, — Джа тычет в увеличенные фото. — У остальных таких не было. Вот эту родинку на ступне тоже. Помнишь, мальчишка месяц назад был босиком? У него родинок не было. Так, что еще?
— Шрамов много, — Джен подался вперед вместе со стулом.
— У него все шрамы, вроде, нормальные, — говорит Джа. — В смысле, по форме ничего странного. Он же военный. Но ты просмотри, может, и найдешь не ранение.
— Если бы Макс увидел все это, прибил бы обоих.
— Неее, ты бы его сделал, — без намека на сомнение и как бы невзначай бросает Джа. — Даже с дикого бодуна.
Конечно, Джену льстят слова, но Джа так остервенело вглядывается в фотографии Макса, что Джен волей-неволей поддается сомнениям. Вдруг уверенность в силах инквизитора — еще одна иллюзия, которой пророк защищает остатки самообладания? Как связь с жертвами, которая на взгляд Джена — полная чушь. Но об этом не скажешь. Если пророк ошибается, значит, хочет ошибиться, и остается только ждать, пока Джа не решит сам себе признаться. Стоит надавить — он уйдет. Или вконец трекнется. А спятивший пророк вряд ли сумеет кого-то уберечь.
Поэтому Джен молчит, послушно вглядываясь в разложенные на полу фотографии.
Конечно, он ничего не находит.
Морось пробирает до костей, противный мелкий дождик стучит по темечку, и Джен проклинает всех святых за разбитые тротуары, по которым нагнанная ветрами земля размазалась чавкающей грязью, за сломавшуюся именно сегодня машину доставки супермаркета, за двести метров до магазина и за Джа, который в очередной раз ткнул в болевую замечанием: «Я мог бы и сам сходить, но ты же опять разорешься, что нельзя». Угробляя старые кеды, Джен срезает путь по газонам и сдается навязчивой мысли о чрезмерной опеке. Ведь дожил пророк до тридцати без Дженовой помощи. Так какого хрена?
Только что вымытый пол еще блестит, Джену совестно за свои землистые следы и хочется поскорее свалить. Как назло в магазине почти никого — так тихо, что хлопок закрывшейся двери кажется хулиганской выходкой. Джен набирает с полок продуктов, не глядя на сроки годности и цену. Вывалив покупки на транспортерную ленту у кассы, он отсчитывает деньги и замечает, как трясутся руки. Гребаное похмелье — будто в иной мир выкинуло, и этот мир Джену нихера не нравится. Он и сам себе не нравится в этом мире.
— Карта есть? — кассир прокатывает покупки по багровому окошку счетчика кодов и, не услышав ответа, поднимает на Джена тяжелый взгляд. — Так есть дисконтная карта?
Джен вообще впервые слышит о картах в этом магазине. Он нервно мотает головой (блядь, лучше б прохрипел «нет», хоть горло продрал бы) и сгребает свертки, стараясь не глядеть на кассира, будто она — не человек вовсе, а что-то вроде неодушевленной голограммы с набором запрограммированных фраз и движений.
— Спасибо за покупку, приходите еще, — выговаривает кассир с монотонностью отбивания чека. И Джен натянуто улыбается, пятится, лишь бы не поворачиваться спиной к «роботу».
Хруст. В кедах стопа чувствует каждый шов на плитке, а пряжка женской туфли и вовсе впивается в пятку.
— Извините, — Джен разворачивается резко, и девушка отскакивает в сторону.
— Осторожней, ковбой.
Пряжка в виде цветка потеряла треть лепестков. Кровь приливает к лицу, Джен тянется за бумажником, бубнит, я вам возмещу, вот только наличных в кошельке всего пара сотен.
— Не надо, я сама виновата, подошла слишком близко.
Она улыбается, и ее лицо отпечатывается в памяти Джена, он уверен, навечно. В девушке, как в Джа, всего слишком: слишком светлые волосы, слишком большие глаза, слишком яркие губы. На шее, в глубоком декольте ажурной блузы висит крупный ловец снов.
Выскочив из магазина под противный неуемный дождик, Джен ненавидит себя за привычку машинально отмечать в людях, какую безделушку он сможет прихватить для пророка.
Телевизор орет, как оголтелый. Джа валяется на своем под лестницей и увлеченно пялится в ноутбук, елозит пальцем по тачпаду.
— Я завел себе Твиттер! — радостно орет он, соскакивая с дивана навстречу Джену. Выхватывает свертки из рук.
Джен стягивает кеды, не расшнуровывая, и шлепает в носках по холодному полу. Кажется, что сырость непогоды пропитала его самого и вот-вот плесенью расползется по всему дому.
— Нахрена?
— Онлайн-пророчества!
Свертки грохаются на стол, хлебные батоны воинственно торчат из каждого пакета, будто поднятые копья. Эпическая битва: ржаной против пшеничного. Джа застывает на них взглядом, Джену приходится ждать долгие мгновения, прежде чем воображение пророка наиграется, и он продолжит:
