— Прикинь, если сразу после прихода я буду твиттить увиденное. Вы можете спасти этого человека, торопитесь, только в нашем городе и только в твиттере @ixtersk850 вся правда о смерти. Бу — га — га! — Он демонически хохочет и, огибая стол, шагает к Джену. — Я знаю. Точно. Наперед. Что завтра кто-нибудь. Умрет! Я знаю — где. Я знаю — как. Я не гадалка. Я — маньяк! — схватив один из батонов, Джа тычет им в грудь Джена, точно в сердце.
— Придурок ты! — Джен выхватывает батон, вгрызается, отрывая зубами почти треть. Иногда лучше жевать, чем говорить.
— Да ладно тебе, я ж пошутил.
Раскладывая продукты по полкам, Джа треплется о фолловерах и тредах, перечисляет знаменитостей, замеченных на микроблогах и умолкает, тупо уставившись на овощной лоток. Джен успевает подхватить пророка, бережно уложив на пол.
Наблюдать за приступом — зрелище страшное. Джа цепенеет, вытягивается, зрачки играют в сдуревший зум, будто пророк не может вынырнуть из морока. Или не хочет. Иногда по телу пробегают мелкие судороги. Джен удерживает голову Джа, не позволяя ей запрокинуться, переворачивает пророка на бок, как при эпилептическом припадке. Пока Джа высматривает подробности бойни, Джен обходит дом внутренним взглядом, вспоминая, какие замки и окна следует закрыть, что из приборов выключить, срываясь в погоню за зверем. Например, все еще орущий телевизор.
Затекли колени, мелкие колючие шарики прокатились по голеням. Джен дотянулся до стула, дернув завязки, сорвал подушку и подложил ее, свернутую в два раза, Джа под голову. Позволил себе встать. Гадкой, едва заметной пылинкой на свежей краске, мелким камнем в кроссовке попала и осела в сознании мысль, как долго они смогут держать оборону. Физически. Еще десять лет? Двадцать? Сколько отмерено спасений до момента, когда очередной маньяк швырнет Джена в сторону как дряхлого старика? Картина неприятно кольнула и отступила перед новым наблюдением — телепрограмма вышла на третий рекламный блок за время приступа, это значит, прошло больше получаса. Джен взглянул на часы.
Как правило, приступы Джа длятся минут десять — пятнадцать. Стандартный сценарий — короткая охота, ближайший подвал или подворотня, пять минут на дикие зверства и быстрый побег. До тридцати и даже сорока минут доходило в нескольких случаях, если жертву увозили подальше от места нападения. Но в этот раз пророк в отключке около часа и Джен не знает, что делать.
Набраться терпения?
Попытаться разбудить всеми гуманными и не гуманными способами?
Вызвать медиков?
Джен вспоминает рассказы Джа о психиатрической клинике.
Первые приступы начались в шестнадцать. Возраст, когда считаешь, что познал, вычитал и придумал истинные глубинные смыслы существования, когда пытаешься покорить весь мир, но он сопротивляется и выступает против тебя, когда родители предстают исчадиями Ада, главными из них, когда единственное, что занимает твой разум — борьба, не важно с кем и за что, лишь бы бороться. В это непростое для любого подростка время Джа впервые увидел будущее.
И посчитал, что подглядывает за параллельной Вселенной.
«Это было как… как в музыкальном клипе… кусок истории, которую тебе показали… только без музыки»
Так Джа начал писать песни. Злые, громкие, с рваным ритмом в унисон увиденным сюжетам. Он рассказывал о маньяках не таясь, с красочными подробностями, описывая то отчаяние жертв, то удовольствие убийц. Он собрал группу и орал в микрофон со сцен в барах, пьяный, затянутый сигаретным дымом, перекрикивая потасовки и рев таких же пьяных от пива и агрессии малолеток, которым наливали, не спрашивая паспорт. Его слышали, но не прислушивались. А приступы случались все чаще и чаще (сначала раз в квартал, затем раз в месяц, вскоре — раз в две недели) но всегда — поздно вечером, пока родители смотрели ток-шоу, Джа замирал в кровати иногда с гитарой в руках, иногда с книгой, и никогда — в присутствии кого-нибудь, кто смог бы подложить подушку под голову, чтобы не запрокинулся язык, и проследить, не задохнется ли пророк, гуляя по чужому кошмару.
Все исправила жажда.
Джа только вернулся с репетиции, не успел и переодеться, только сбросил в комнате инструмент и вышел в кухню выпить воды. До кухни через гостиную он дошел, промычав: «Привет» уткнувшимся в телек родителям (мать обычно вязала, отец щелкал пультом). Открыл холодильник. И рухнул на пол, зацепив рукой бутылку с оливковым маслом, которую мать хранила в боковой дверце.
Скорая приехала быстро. Спустя много лет Джа жалел, что не сумел обуздать юношескую заносчивость перед врачами. Разовая потеря сознания — явление нередкое. Ему бы вкололи успокоительное, посоветовали сходить к неврологу и сдать пару анализов. Все. Но Джа, отравленный яростью видения и выпитым накануне дешевым портвейном, решил доказать всем, что он — избранный. Он и только он видит иные миры, пропитанные насилием и жестокостью, населенные маньяками, чье изощренное мастерство смерти не снилось ни маркизу де Саду, ни Жану-Кристофу Гранже. Неврологи просканировали мозг Джа со всех сторон. Нашли пару незначительных рубцов, на которые списали судорожный синдром. Выписали фенобарбитал. И сдали на поруки психиатрам.
Следующие два года Джа помнит смутно. Отчасти из-за лекарств, которыми его накачивали, экспериментируя с комбинацией и дозами, отчасти из-за дня сурка в стенах клиники без связи с внешним миром. Между тем, Джен считает проведенные в застенках месяцы дали Джа очень многое.
Во-первых, он узнал, что во время приступов его мозг не формирует никакой специфической активности. На мониторах врачи видели импульсы, идентичные просмотру фильма. Все остальные функции организма работали в штатном режиме, будто пророк и впрямь подглядывал в будущее через открытое окно.
Во-вторых, в клинике Джа пристрастился смотреть телевизор. Именно там новостные сводки прорвались сквозь броню барбитуратов и романтических иллюзий, показали, что именно видит пророк, отключаясь от внешнего мира. Никаких параллельных вселенных, никаких чудовищ, только люди, осатаневшие, съехавшие с катушек сильнее самого Джа, обычные живые люди в обычных человеческих городах, на соседних улицах, в знакомых с детства дворах. Совсем рядом, под самым носом. Это привело Джа в ужас и заставило повзрослеть настолько, чтобы убедить врачей в своем выздоровлении.
Зная, что приступы случаются только глубоким вечером, Джа пораньше укладывался в постель с книгой. Он по-прежнему проваливался в забытье, но ему все чаще удавалось очнуться в одиночестве, никем не замеченным, а если рядом оказывался кто-то из персонала, вел себя как проснувшийся ребенок — глядел на заботливых медсестер честными синими глазами и безмятежно улыбался новому дню. Официально он избавился от кошмаров, на самом деле его кошмары ожили на улицах родного города.
Переложив пророка на диван, Джен контролирует его пульс. Пока под пальцами размеренно стучит кровь, все (теоретически) в порядке. Конечно, согласись Джа на исследование, современная аппаратура могла бы увидеть аномалии, пропущенные диагностикой десятилетней давности. Джен обещает другу найти способ раскопать правду, не закопав их обоих под следствие.
Джен разговаривает с Джа, как с коматозником. Вдруг, он запутался в собственном сознании и не может найти выход (такое показывали в каком-то мистическом сериале), а голос Джена укажет ему дорогу. Наконец, взгляд Джа фокусируется на коленке Джена, пророк порывисто втягивает воздух полной грудью и выдыхает со словами:
— Это что-то новое.
— То есть как трахались? — переспрашивает Джен через дверь.
Из комнаты пророка доносятся хлопки тумбочек, Джа торпедой носится от шкафа к шкафу, переодеваясь от носков до футболки.
— Как-как, по-всякому, — доносится раздраженное. — Ты возле меня полтора часа сидел, последствий не видел, что ли?
— Смотрел не туда, — бурчит Джен. Надо бы диван проверить. И почистить, если что.
Дверь открылась, Джа в халате, с охапкой чистых вещей в руках выскользнул из комнаты и юркнул в ванную. По стенам душевой кабины забарабанила вода.
